Пророчество Апокалипсиса 2012
Шрифт:
Перед началом трапезы милые девушки-служанки поднесли обоим правителям чаши для омовения рук, причем из одной чаши поливали, а другую держали ниже, чтобы коснувшаяся царственных пальцев вода не пролилась на землю. Когда правители совершили омовение и вытерли руки, перед ними установили деревянные ширмы, дабы никто не мог видеть, как они едят.
После того как правители вкусили яств и снова омыли руки, ширмы убрали и все присутствующие смогли приступить к трапезе.
Простых смертных ничто не отгораживало, и все могли видеть жир, стекающий по их подбородкам, и пролитое питье, пятнающее одежду. Правители в это время потягивали из
В тот вечер тотонаки исполнили опасный ритуальный Танец летающих людей.
Пятеро мужчин вскарабкались на врытый в землю столб высотой в восемнадцать — двадцать локтей, на вершине которого находилась маленькая платформа.
В то время как один из них танцевал на этом помосте, наигрывая на флейте, остальные, закрепив веревки на лодыжках, принялись вращаться вокруг шеста, как если бы они и вправду могли летать. Каждый совершил тринадцать полных оборотов, что в совокупности давало число пятьдесят два.
Номер был опасным, изысканным и символичным. Танцующий флейтист на помосте воплощал в себе образ небесного божества, четверо летающих мужчин представляли четыре направления ветра, а совершенное ими в совокупности число оборотов было равно священному пятидесятидвухлетнему календарному циклу.
С самого нашего прибытия в город я ожидал контакта с теми, кого Звездочет именовал Стражами. Мне было любопытно, кто же обратится ко мне от их имени — гость, сидящий рядом со мной за столом, или, может быть, слуга, ставящий передо мной еду. Эта тайна изводила меня, но я понятия не имел, как хотя бы подступиться к раскрытию.
Покои для ночлега мне выделили в доме одного знатного человека. Дом располагался напротив дворца правителя Тахина, в котором Кецалькоатль устроил свою резиденцию.
После обеда мне было предложено принять участие в чувственных развлечениях, устраиваемых для почетных гостей.
И там, в лунных тенях, я услышал призыв Стражей.
35
Один знатный человек предоставил в своем доме спальные помещения для гостей из Толлана. Стоя посреди трапезной, его сын указал на находившихся в помещении нарядных красоток и пояснил:
— Ауианиме — это незамужние женщины, которые служат спутницами нашим воинам и сановникам.
— В Толлане с этим точно так же, — отозвался я.
Знатный юноша отошел, и тут я в изумлении уставился на украшавшие шеи женщин ожерелья из маленьких черепов.
— Тебя восхищают черепа? — прозвучал у меня за спиной вопрос.
Обернувшись, я увидел женщину в длинном, до пят, просторном черном плаще с отброшенным на спину капюшоном. Все, кроме лица, было скрыто темной тканью. В отличие от других находившихся в комнате женщин, эта не носила никаких украшений, ни серег, ни кольца в носу. Не было у нее на лице и татуировок или какой-нибудь раскраски.
— Все мы благоговеем перед смертью, — продолжила она. — Мы боимся оказаться во власти Владык Смерти, однако превыше прочих чтим удачливых воинов, убивших множество врагов. Даже игра в мяч представляет собой поле смерти.
Манера говорить была совсем не та, что у других женщин в комнате, сосредоточенных на угодливом стремлении понравиться мужчинам.
— Почему ты считаешь, что смерть имеет для нас особую притягательность? — поинтересовался я.
— Награда и наказание. Именно это составляет основу жизни… и смерти. Наш путь заканчивается в раю… или в аду.
—
Словами, одеждой, манерами она ничуть не походила на блудницу, переходящую от одного мужчины к другому. Правда, не было в ней и изысканности, отличавшей знатную женщину, но и на обычную простолюдинку она тоже похожа не была. Скорее, в ней чувствовалось нечто таинственное, может быть, даже волшебное.
Первым делом я подумал, что это жрица, однако служительницы богов проводили всю жизнь в стенах священных храмов, и их нельзя было повстречать там, где предавались пьянству и плотским утехам.
— Я, — без обиняков ответила она, — твоя женщина на эту ночь.
36
— На эту ночь? — переспросил я.
Услышав такое от любой другой женщины в этой комнате, я бы не удивился. Они были здесь, чтобы ублажать мужчин, но вот от нее я такого не ожидал. Она выглядела не блудницей, но женщиной воспитанной, красивой и, как мне показалось, состоятельной.
В другом случае такие слова могли бы лишь польстить мне, но сейчас дело обстояло сложнее. Я все еще испытывал потрясение и оплакивал смерть Цветка Пустыни, а потому предложение незнакомки напомнило мне об утрате. После той ночи мы с Цветком не стали по-настоящему жить вместе, поскольку внебрачное сожительство с женщиной, не являвшейся профессиональной блудницей, запрещалось, а я не чувствовал свое положение настолько прочным, чтобы жениться и заводить детей. Как Хранитель Слова, я практически все время отдавал работе со Щитом и Звездочетом: изучал священные знаки, вел записи, а по ночам помогал Звездочету производить наблюдения. Чем слабее становилось его зрение, тем в большей степени приходилось мне действовать в качестве его глаз.
Кроме того, мы с Цветком боялись жрецов. Они не скрывали своей неприязни к Звездочету, Щиту, ко мне и к работе, которую мы вели, и поначалу я думал, что это верховный жрец подослал ко мне убийцу. Правда, смерть Цветка явно была на совести Теноча, который сам заявил об этом, демонстративно оставив полученный от меня нож на месте преступления, но даже при этом он вполне мог оказаться наймитом жрецов. Их ненависть к Кецалькоатлю и его ближайшим советникам была такова, что они, пожалуй, могли вступить в союз даже со злейшими врагами Толлана, если действия этих врагов служили бы их целям.
Но какой мужчина не желал бы разделить ложе с такой женщиной?
— Или ты не хочешь меня? — мягко спросила она.
— Что ты, конечно хочу, — заверил ее я.
Она придвинулась ко мне, прижалась всем телом и прошептала:
— Тогда пойдем, чтобы я могла тебе показать.
— Показать мне что?
— Нечто, чего тебе не показывала ни одна женщина, — с улыбкой ответила она.
К тому времени, когда мы добрались до отведенной мне спальни, меня уже одолевало страстное желание овладеть ею. Однако одолевали и колебания, думаю вызванные чувством вины. После той первой проведенной с Цветком ночи я вступал в связь с другими женщинами, разумеется блудницами, я не имел по отношению к Цветку Пустыни никаких обязательств, кроме обещания защищать ее, в чем, увы, отнюдь не преуспел. После смерти Цветка женщин у меня не было, и я чувствовал себя скованно, как будто плотская близость стала бы забвением ее памяти. Правда, в отличие от меня самого мой член никаких колебаний не ощущал. Он затвердел так, что даже когти кугуара не оставили бы на нем царапин.