Пророчица
Шрифт:
— Ты прервала поцелуй лишь потому, что не хотела меня обманывать?
— Да.
— Тогда я хочу быть обманутым. На сегодня.
Я попыталась возразить, но он закрыл мне рот ладонью и заговорил — путано, возбужденно, глотая окончания фраз. В глаза не смотрел, наверное, так было легче.
— Я так долго ничего не чувствовал, Полина. Но там, в квартире у Макарова, когда ты напуганная… я не знаю… словно что-то внутри у меня поднялось, зашевелилось… противное… живое. Я ненавидел Вермунда еще больше. Так, что захотелось убить, и я был готов,
— Я не знаю… — прошептала я, когда он убрал ладонь, сбитая с толку, завороженная его неожиданной пылкостью. — Проклятие…
— Чушь! — Он почти кричал, словно чем громче скажет, тем быстрее до меня дойдет. А потом, немного успокоившись, добавил уже тише: — Чушь.
Выдохнул, посмотрел исподлобья.
— Это не мое дело, но раз уж ты назвалась другом… Ты просто не можешь циклиться так долго!
— Думаешь, мне хочется? — взорвалась я. — Думаешь, я не пытаюсь забыть? Но это слегка сложно. Напомнить? Мы живем в одном доме, видимся каждый день! А все эти рассказы о маме… их прошлом с Александром. О десятках таких же пророчиц, как и я. Думаешь, мне легко?!
Я тяжело дышала, обида пульсом стучала в висках, путала мысли, щипала глаза.
— Устала… — выдохнула я и отвернулась. — Просто хочу спокойно жить.
Теплая ладонь легла мне на спину, осторожно погладила.
— Извини. Я был неправ.
Я замотала головой, судорожно стирая обжигающие слезы.
— Нет, ты прав. Во всем прав.
— Ты очень — очень нравишься мне, Полина. — Глеб развернул меня к себе, бережно вытер остатки слез. — Знаешь, когда в последний раз я говорил подобное девушке?
Я покачала головой, и он улыбнулся.
— Я и сам не помню. — Помолчал немного, глядя на огонь. — Я не умею показывать, что чувствую, но могу сказать… — Синие глаза посмотрели с надеждой, даже с мольбой. — Я очень хочу, чтобы ты обманула меня сегодня. На одну ночь.
Во мне что-то надломилось и разлилось жаром в грудной клетке. Не соображая, что творю, я подняла руку и погладила его по щеке. Неважно, что там, за этими стенами. Завтра буду думать, впрочем, как всегда. Но в тот момент я даже не сомневалась в том, что делаю.
Наверное, нам всем иногда хочется быть обманутыми.
Глава 19. Охота
Угли в камине погасли, но от него еще исходило приятное тепло — отголоски вчерашнего жара. Я села, кутаясь в неизвестно откуда взявшееся верблюжье одеяло. Огляделась. Глеб куда-то подевался, и в душе зародилось неприятное чувство. Вчерашний обман уже не выглядел очаровательно, с утра он определенно нуждался в обосновании, разговорах по душам и жирной точке. Нельзя строить отношения на ненависти и сочувствии.
Я подумала, как стану смотреть Глебу в глаза, когда скажу это, и вздрогнула. Кожа
Я встала, наспех оделась и выглянула в окно. Глеб стоял на террасе, по пояс раздетый, и курил.
Я схватила одеяло — то самое, в которое минуту назад куталась — и вышла на улицу.
— С ума сошел, разгуливать голышом по такой погоде!
— Мы оба вчера немного съехали с катушек.
Я застыла на пороге, не ожидая такой внезапной прямоты, но Глеб улыбнулся, взял одеяло, накинул на плечи.
— Не бери в голову, Полевая. Надо жить дальше. Что бы ни произошло.
Он посмотрел вперед — туда, где над крышами домов занимался рассвет, меняя цвета, наполняя мир теплотой, смывая потери, побуждая забыть. Мне и самой хотелось забыть, стереть все и жить. Как мы жили вчера — мгновением, вспышкой, неслучайной случайностью.
— Похороны сегодня в двенадцать, — сказал Глеб, и я очнулась.
На небольшом кладбище почти не было людей. Только мы и тихо перешептывающиеся соседки Ольги. Солнце стыдливо спряталось, небо затянули тучи, и пошел снег — тяжелый, липкий. Он оседал на наших рукавах и таял, оставляя на одежде обманчивое подобие росы.
Глеб побледнел, и я всю церемонию держала его за руку. Неважно, что было вчера, что будет завтра, сегодня я останусь рядом. В самом конце, когда замолчавшие, наконец, соседки возлагали цветы на небольшой бугорок, он обнял меня, и я все боялась, что когда он отстранится, увидеть на скорбящем слезы. Слез не было — возможно, он и вовсе разучился плакать.
Назад мы ехали в полном молчании, но перед входом в дом Глеб остановился, посмотрел и серьезно сказал:
— За то, что была со мной, спасибо. А случившееся ночью — забудь. У тебя своя голова на плечах, и шишки на ней набивать тебе. И да… — Он отвернулся, помолчал немного. — Для дружбы иногда нужно совсем немного.
И вошел в дом.
Я глубоко вздохнула, стараясь прогнать тяжесть, осевшую где-то в легких. Облокотилась на перила, закрыла лицо ладонями. Прошлая ночь казалась нереальной и далекой, виделась больше сном, чем явью, придуманной картинкой. Странно, но сожаления не было. Скорее грусть из-за того, что все у нас так вышло. Может, нужно дать нам шанс? Хотя я четко понимала, если обижу его — потеряю. Терять Глеба не хотелось.
В гостиной никого не было. Вообще, казалось, что дом вымер. Глеб, наверняка, отсыпается наверху, а у остальных, скорее всего, планы на вечер воскресенья. По позвонку пробежал неприятный холодок — вспомнились слова Влада об охоте. Непонятные и пугающие.
Неужели я, и правда, сегодня увижу ясновидца? Настоящего, как в легенде. Почему-то мысль об этом не принесла удовлетворения — хотя и было любопытно, внутри разрасталась тревога. Что-то подсказывало: слово «охота» не означает, что мы будем брать у него интервью.