Прорвать Блокаду! Адские Высоты
Шрифт:
Ему нечего было отвечать, кроме…
Он бы сам себя расстрелял и был бы прав.
Но…
Не все еще потеряно. Не все.
Промозглый ветер Балтики и Ладоги внезапно ворвался в блиндаж.
– Товарищ генерал-лейтенант! Там это…
Мерецков грузно повернулся на голос. На посиневшем, с красными пятнышками, носу адъютанта висела мутноватая сопливая капля.
– Что это, полковник?
– Там это!
– Да что именно? – повысил голос комфронта.
Полковник шмыгнул носом, ровно мальчишка:
– Это… Того…
Мерецков потерял терпение и вышел из блиндажа.
Поле перешли без особых приключений. Какие там могут быть приключения, когда ползешь по сантиметру мордой в грязь, замирая при любом близком разрыве или пулеметной очереди!
Москвичев никогда не думал, что в мокром тумане так красивы пулеметные очереди, огненными строчками прошивающие воздух.
Вот ты лежишь, утопая в грязи, и шмыгаешь носом, чтобы эта самая грязь в нос не попала. Иначе – захлебнешься. И смотришь перед собой, стараясь не поднимать голову. Впереди – серая промозглая хмарь, через которую несутся навстречу друг другу длинными тире разноцветные смертельные черточки.
И вот стоит тебе приподнять голову – все. Конец всему. Иногда даже хочется встать и пусть все закончится. Пусть они порвут тебя, но лишь бы скорее все закончилось.
И сам себе: «Лежать, сука! Ползи, скотина! Работай давай, работай!»
Особенно страшен звук…
Нет, не звук.
Щемящее шипение горячей пули, упавшей рядом с тобой.
Она могла остыть в твоей крови, но так получилось – кто уж там распорядился? Ангелы-хранители или его величество математическая вероятность? – она зашипела, поднимая струйку пара из лужицы, скопившейся в маленьком следу чьего-то ботинка.
Наконец из тумана показался лесок.
Что там встретит лейтенанта Москвичева и его взвод? А никто ответить не может. Надо просто ползти.
До леска оставалось уже буквально пара десятков метров, когда фрицы зачем-то решили обстрелять минами видимое и не видимое ими пространство. Одна за другой железные хреновины то взрывались, поднимая фонтаны жидкой земли, то просто тонули в ней.
Москвичев не выдержал в какой-то момент, чуть приподнялся, оглянувшись – как там бойцы и генерал? – и крикнул:
– За мной!
Одним рывком, чего бы и нет? Осталось-то – рукой подать! И бойцы, а вместе с ними и Гаген, послушно дернулись за командиром. Буквально пару шагов до спасительного леска оставалось, когда вдруг что-то лопнуло на бедре у лейтенанта и нога перестала слушаться, он было упал. Потом чуть приподнялся, сделал еще шаг и снова упал. Больно не было. Просто нога одеревенела.
Его подхватили под руки бойцы и затащили в лес. А потом стащили с лейтенанта штаны, осматривая окровавленное бедро.
Оно было исполосовано стеклянными осколками поясной фляжки. Некоторые так и торчали из ноги.
Москвичев очень долго ругался плохими словами, когда Гаген своими ручищами вытаскивал эти осколки, а потом бинтовал их, разорвав индпакет. Ругался лейтенант не на генерал-майора, а вообще. Так часто мужчины ругаются. Не на кого-то конкретно, а вообще. На жизнь, что ли?
Потом Гаген снял с себя многострадальный свой плащ, бойцы уложили на него раненого своего лейтенанта Москвичева и вчетвером потащили его дальше. Куда-то на восток.
– Генерал-майор Гаген из окружения вышел. Управление корпусом потерял. Поставленные задачи не выполнил. Цели не добился.
Упрямый, набычившийся Гаген стоял, смотря исподлобья на Мерецкова. С плаща его стекала под струями дождя кровь потерявшего сознание того лейтенантика, которого утащили в санбат, как только взвод генерала добрался до линии фронта.
Комкор Гаген ждал чего угодно. Трибунала. Пули в лоб. Чего угодно. Но только не внезапного порыва командующего фронтом, обнявшего Гагена при всех.
Генерал-майор снял вещмещок и протянул его генерал-лейтенанту. Тот было протянул руку, но в этот момент подошел полковник и громко, так что Гаген услышал, шепнул:
– Кирилл Афанасьевич, там опять Ставка!
Мерецков помрачнел, но кивнул:
– Передайте, что я сейчас подойду.
«Да, подойти надо. Рано или поздно – надо. И пусть что хотят, то и делают. Не справился. Виноват. Готов понести ответственность».
– Что у вас, генерал-майор?
Гаген, держа в руках вещмешок Москвичева, ответил просто:
– Посмотрите сами…
Через несколько часов последние резервы Волховского фронта пробили коридор к окруженным частям ударной группировки. Коридор узкий, простреливаемый насквозь. Но через этот коридор артиллерийские тягачи умудрились вытащить из трясины болот новейший тяжелый немецкий танк «Тигр». Тяжелый… Тяжеленный! И почти неповрежденный.
Как они это сделали?
Неважно, главное, что сделали.
А через полгода эти же бойцы все-таки прорвут блокаду. А еще через полтора – окончательно снимут ее.
И останется от немцев лишь огромное кладбище во Мге, да следы от осколков на телах бойцов и постаментах под конями Клодта.
И еще изувеченная земля под Синявинскими высотами.
Но это будет потом, а пока…
А пока три бойца, оставшихся так и неизвестными, жадно едят гречневую кашу с прожилками тушенки, а лейтенанта Москвичева оперируют на столе, а генерал-майор Гаген устало спит на лавке, а комфронта Мерецков докладывает в Ставку о срыве немецкого наступления на Ленинград, что, собственно говоря, истине не противоречит.