Прорыв
Шрифт:
Труднее всех было поймать Сергуню. Он читал лекции в двух институтах, а после работы пропадал в бассейне "Москва", -- сбрасывал вес... После обысков в доме отца и Наума он заявился к отцу и сказал, глядя под ноги, что если вся семья трогается, то придется и ему". На Руси родственники за границей -камень на шее. Будь ты хоть семи пядей во лбу, утопят, как собаку". И тут же поехал к парню, о котором шли слухи, что у него постоянная связь с Израилем... Наум, услыхав о Сергунином визите, хмыкнул добродушно: -- За Гулей, как нитка за иголкой.
Лия прервала сына с несвойственной ей
Наум поймал Сергуню у выхода из бассейна. Нет, конечно, он не вырос, не раздался в плечах. Такой же шмендрик. Но походка уже не пингвинья. Шагает размашисто, на ходу вытирая полотенцем волосы цвета соломы, бородку. Науму обрадовался.
– - ...Как дела? Кручусь! Вчера зам. зав. кафедрой политэкономии -- дурак с шестимесячной завивкой -- спрашивает меня при всем честном народе, не чувствую ли я ответственности за то, что произошло в Ленинграде. Это все, сказал, ваша нация творит. Волна дерьма поднимается. Еще месяц-другой, и жди девятый вал. Что ж, я готов! От собственной тени не уйдешь!
– - Ну, коль готов...
– - и Наум протянул ему папочку, в которой лежало письмо в защиту Григоренко. Сергуня сел на каменную ступеньку, внимательно прочел и -- ставить подпись отказался. Наотрез!
– - Жалкий трус!
– - вырвалось у Наума.
– - Тебе все хаханьки, а как до дела!..
– - У Сергуни на лице и мускул не дрогнул.
– - Ты будешь, как всегда, кипеть-булькать или Наума интересует мое мнение?
– - Ты его уже высказал!.. Нет?.. Пожалуйста, слушаю!
– - Наум присел рядом, на каменную ступеньку. Сергуня свернул полотенце, вложил в желтый портфель из крокодильей кожи, произнес твердо, как давно решенное:
– - Наше дело ясное. Мы хотим уехать. Нам незачем влезать во внутренние дела России. Она уже за кормой. Все!
Губы Наума выпятились в иронично-презрительной складке, и Сергуня продолжал неохотно: -- Жаботинский сказал, что еврейская...
– - Раньше Лениным срам прикрывал, как листиком, теперь Жаботинским... Выучился на свою голову!
Сергуня относился к ироническим "всплескам" Наума снисходительно: Наум -- это Наум!.. Он продолжал, как обычно на лекции, -- с того слова, на котором перебили: -- ...еврейская кровь не должна быть смазочным маслом на колесах русской революции.
– - Не спорю!.. Но вот мы рассылаем десятки писем. Я инженер. У меня нет юридической подготовки; возможно, нет даже юридического мышления. Одни потуги... А я приношу людям бумаги. Подпишите! Они и так рискуют, ставят себя под удар. Могу я допустить, чтобы из-- за моего незнания, запальчивости или неаккуратности были жертвы? Нет. Что я делаю? Алеф!
– - Наум загнул палец.
– - Я иду в Сахаровский комитет. Через чьи руки прошло письмо 39-- ти, ты знаешь!.. Сейчас наша бумага о "самолетчиках" у него, Андрея Дмитриевича. Они идут нам на помощь, а мы?.. "В тумане скрылась милая Одесса..."
Сергуня разрубил воздух ребром ладони.
– - Это эмоции! Есть ли что-нибудь принципиальное, что нас объединяет? Демократов и сионистов. Сформируй мне. Точно. Это для меня важно. Я хочу понять!
Наум подумал, склонив голову набок, -- так он думал над листом ватмана. Наконец, он произнес негромко: -- Нас объединяет... м-м-м... стремление оставаться порядочным человеком в условиях насаждаемого аморализма...
– Наум поднялся с камня, отряхнулся. Сергуня вскочил, взял Наума под руку, отвел в сторонку:
– - Наум, ты знаешь, я не трус. Это признал даже начальник читинского лагеря, где сидела Геула, с которым я вступал в разные словопрения. Я не хочу также выглядеть в твоих глазах скотиной, но вот что..
– - Понизив голос, он рассказал, что вскоре после "самолетного безумия" был спор такой же, какой они ведут сейчас. С одной стороны, отец и Володя Слепак, которых пригласили стать членами Сахаровского комитета. С другой стороны, я и...
– Сергуня назвал фамилий десять.
– - Ты был в Одессе, отвозил учебники "Элеф Милим", поэтому не в курсе. Мы запросили Министерство иностранных дел Израиля. Это ведь не просто -- отвернуться от академика Сахарова, мол, не треба... Какой ответ пришел, знаешь?.. Никаких контактов с демократ153"ическим движением. Ответ специального представителя Правительства Израиля Шауль бей... бен... забыл, чей "бен"... Прислали туриста, специально по этому вопросу.
– - А у Манефы Иванны ты не спрашивал?!
– - вырвалось у Наума.
– - А то спроси у Манефы!
– - Наум, -- с грустью сказал Сергуня.
– - У тебя действительно нет юридического мышления. Мы -- не анархисты времен Бакунина, отвергающие все правительства сразу. Письмо -- это показуха. Паблисити! А мы заняты делом, которое, как тебе известно, творится не на виду... Есть мнение государства Израиль... Надо прибиться к какому-- то берегу. Их два. Выбирай. Иначе будешь болтаться, извини меня, как цветок в проруби...
– - И ушел, шагая крупно, уверенным шагом, вминая асфальт, на котором оставались следы его дорогих итальянских сандалей.
Расстроенный Наум приехал ко мне на Аэропортовскую улицу за подписью. Я подписал письмо, позвонил друзьям, которые жили здесь же, в кооперативных домах "Московский писатель"; одни литераторы называли эти дома "голубым гетто", другие -- писательским гадючником. К одному из приятелей заглянул Юра Домбровский.* Еще одна подпись! Пока ждали соседей -- постоянных "подписантов", разговорились о русской глубинке. Я только что вернулся из Воркуты, Ухты и Норильска, где провел лето в геологических партиях.
– - А в тундре есть евреи? Да?!
– - воскликнул Наум, и в глазах его появился блеск старателя, наткнувшегося на золотую жилу.
– - Это же все "ломовые" прорабы. Сварщики газопроводов. Подарок Израилю.
Я засмеялся, вспомнив прораба-еврея по кличке "Бугай", который каждое воскресенье выпивал с дружками по два литра на брата. И закусывал салом.
– - Они что, никогда об Израиле не говорят?
– - возмущался Наум.
– - Не может быть.
– - Как не говорят?! Случается...
– - Ну?!
– - нетерпеливо воскликнул Наум. И спохватился: "нукать", вроде, невежливо; пояснил, что это у него не пустой интерес. Дов охватил всех, даже татов -- горских евреев. А тундра как-то выпала из внимания... Значит, это ложится на его, Наума, плечи.