Прощальное письмо, или Записки вампира

Обычно записки пишут на склоне лет. Но кто может определить эту безмятежную пору в жизни вампира? С одной стороны — он не стареет, а с другой, ему очень трудно уйти на покой. Если, конечно, он не планирует собственное убийство, в чем ему всегда охотно помогут некоторые люди. Очень любезно с их стороны, хотя и не всегда своевременно. А сейчас я, кажется, снова влезаю в авантюру, которая может плохо для меня кончиться. Это, в общем-то, не так уж и страшно. Иногда я бываю совсем не против присоединиться, наконец, к моим друзьям и любимым, которых я пережил. Но когда задумываюсь об этом всерьез, то начинаю нервничать. Совсем немного. Да и кого может обрадовать мысль свести счеты с жизнью при помощи осинового кола? Бессмертным умирать труднее, чем смертным. Хотя, конечно,

Беспристрастно судить практически невозможно. Вообще я считаю себя вампиром неплохим и вполне порядочным джентльменом, что бы там про меня ни выдумывали. Я не бросаюсь на людей почем зря. Хотя бывает, конечно, увлечешься и… А впрочем, это случается редко и, как правило, только с теми кто того заслуживает, или сам того хочет. Я ведь не пьяница какой-нибудь. Разве что гурман. Вот ты, милая, могла бы выпить сразу несколько литров чего бы то ни было? Мне это сделать тоже непросто. Хотя, каюсь, пробовал. Из чистого любопытства. Но только тогда, когда позволяло мое врожденное чувство справедливости. Тут никуда не денешься. Столько поколений моих славных предков — это закономерно. Благородство — один из признаков аристократического вырождения.

Все это шутки голубой крови. Моя матушка была ведьмой, и все находили это очаровательным. Мой отец был лунатиком, и его эксцентричность считалась интересной. Потом родился я — нежизнеспособный младенец, а других у моих родителей, похоже, не предвиделось. Бесконечно преданные идее продолжения нашего рода, они совершили со мною в лунную ночь какой-то дьявольский ритуал. Меня искупали в человеческой крови, вместо крещения, и напоили ею вместо молока. Чья это была кровь — думать не хочется. Но ходили слухи, что это была дочь какого-то арендатора, любовница моего отца, которую моя мать зарезала из ревности, а заодно для пользы дела. И я остался в живых. Моя жизнь оказалась связана с кровью других людей. Правда, повторения не требовалось, покуда я был жив в обычном смысле этого слова. Я был живым, и любил жизнь. Она переполняла меня через край. На некоторых я до сих пор произвожу такое впечатление. К сожалению, я все таки остался последним из рода. Я был самым блестящим кавалером во всей Трансильвании. Женщины были без ума от любви ко мне, а мужчины от зависти. Единственное, что всех смущало, это моя любовь к наукам. Слабость к мелкому колдовству, доставшуюся мне от матери, люди были более склонны прощать.

Несмотря на заветы моих родителей, я так и не женился. Идеал умнейшей и достойнейшей женщины на свете преследовал меня всю жизнь, но только в грезах. Увы, я никем не мог увлечься более чем на месяц. Красота восхищает, но глупость всегда убивает любое вдохновение. При моей страстности, мое преклонение перед силой разума было большой нелепостью. Вполне понятно, долго так продолжаться не могло. И в один прекрасный день, один из моих развеселых друзей и соседей вызвал меня на поединок из-за своей сестры, на которой я отказался жениться, несмотря на лично распускаемые ею слухи. А так как я был лучшим стрелком и фехтовальщиком в наших краях, то за день до поединка я был отравлен.

Я умер. Бог знает, какого кошмара мне это стоило. Если бы не мое чувство юмора, я мог бы сойти с ума. Но я всего лишь умер. Догорал закат, неистовый и кровавый. Спустилась ночь, и вершины прекрасных и диких Карпат посеребрил свет полной луны. Меня еще не успели отнести в часовню, когда я вдруг понял, что колдовство, спасшее меня во младенчестве, не утрачено, а напротив, обрело новую, более грозную силу. Оно приковало меня к этому миру живых, давая в то же время власть над сверхъестественным. Я не мог просто уйти в смерть, находясь одновременно по обе стороны реальности. Итак, не дожив еще и до возраста Христа, я воскрес в первый же день, но совсем другим образом. Ночь, тень и склеп стали моим пристанищем. Неправда, что именно чужая кровь поддерживает мое бессмертие. Правда то, что кровь позволяет мне жить более полно и реально, не бояться солнечных лучей, и по своему желанию отражаться в зеркале. Иначе мое существование стало бы слишком бесцветным и жалким. Это я тоже уже пробовал. И в слабости нет ничего хорошего. Сколько раз во время моих ночных скитаний я вспоминал, восклицая с ужасом: «Ах, черт! Скоро рассвет!» Так же как ты, милая, вспоминаешь: «О, Господи! Мой муж!» — примерно в то же время суток. Конечно, солнце не может убить меня. Ты сама это знаешь. Но я не люблю яркий дневной свет. Да и обычные люди не любят, когда в глаза им направляют солнечных зайчиков. Слепящий свет неприятен всем. Мое обычное время — ночь, как твое — день, и мои глаза чувствительны к самому слабому свету, позволяя видеть во мраке. Солнце слепит меня и может вызвать довольно сильную мигрень. По счастью, с искусственным светом совсем не так, даже с огнем.

И вот, ночь и луна вернули меня к жизни. Я ощутил в себе неведомые, необъяснимые силы. Услышал голоса — обрывки чужих мыслей, которые могу читать, когда захочу. И узнал, кто подсыпал мне яд. Один из моих слуг был подкуплен. Я испытал холодную ярость — этот человек никогда не ведал от меня ничего плохого. И в нем не было никакого раскаяния. Он стал моей первой жертвой. Его бескровный труп со свернутой шеей нашли прежде, чем мой гроб был опущен в фамильный склеп. Я наблюдал собственные похороны. Здесь же присутствовал и мой дорогой сосед, еле скрывавший за постной миной радость оттого, что так удачно сумел отвертеться от поединка, не уронив своего достоинства. Я поклялся, что он не доживет до следующего утра.

Ночью я ощутил новый прилив сил и покинул склеп. Летучей мышью я вылетел за чугунную решетчатую ограду и явился в дом моего соседа. Он пьянствовал в зале с двумя друзьями и своей сестрой, празднуя мою смерть. Вызванный мною ветер выбил окна, и, проникнув в комнату, я принял свой обычный облик. Что и говорить, это было эффектное появление. Едва опомнившись от столбняка, мои жертвы бросились было бежать, но своим повелением я захлопнул двери залы намертво. У меня всегда была сильная воля. Сильнее, чем у большинства людей. Теперь она была несокрушимой. Я управлял силами тьмы, а не подчинялся им.

— Похоже, я опоздал на нашу встречу, старый друг, — проговорил я с усмешкой, подходя к своему убийце. — Но я все-таки пришел. Ведь это дело чести, не так ли? Возьми меч и защищайся, если сможешь. Я пришел за твоей жизнью и твоей душой.

Меня переполняло отвращение. Вампиризм может стать заразной болезнью, если я того пожелаю. Но сейчас я не собирался этого делать. Дать ему маленькую, но власть, соответствующую его никчемному уму и воле, взамен на осуждение на полусуществование между сном и явью — значит погубить не только его, но и многих других. Хватит с него и меня. Я просто хотел убить его. Там Бог или Дьявол разберутся с его душой. Я ни то, ни другое.

Он стоял, дрожа, прислонившись к стене. Его собутыльники, как воплощения животного ужаса, скуля и завывая ползали по полу, забыв обо всех приличиях. Можно было даже не обращать внимания на эти жалкие куски мяса. Если бы я не был так зол, мне стало бы смешно.

— Я жду, Павел. Попробуй убить меня еще раз.

Его вдруг словно подбросило кверху. Он прыгнул мне навстречу, выхватывая из-за пазухи большой наперсный крест:

— Изыди, Сатана! Прочь наваждение!

Я не двинулся с места.

— Крест не защитит такого негодяя, как ты.

Протянув руку я выхватил у него крест и бросил в сторону, даже не обжегшись.

Павел снова отскочил к стене и сорвал с нее висевший меч. Мой уже был у меня в руках. Он бился с яростью отчаяния. Страх в его глазах сменился тоской, потом безумием и, наконец, смертью, когда он упал, захлебнувшись кровью, на каменные плиты пола. Я извлек меч из его тела. На клинке крови не было. Словно она испарилась, или сталь вобрала ее в себя.

Его дружки лежали неподвижно, видно в беспамятстве. Из-за камина доносились тихие всхлипывания. Лидия. Та самая девчонка, из-за которой меня убили. Густые испарения крови возбуждали жажду. Я подошел к ней мягко ступая, как хищник подходит к своей добыче. Взял ее за плечи и поставил на ноги. Никакой грубости. Я испытывал жажду, а не гнев.