Прощальные слова
Шрифт:
— Нет, я так не думаю, — вмешивается бабушка. — Ты достаточно связан с этой ситуацией, тебе так не кажется?
Доктор Бек переминается с ноги на ногу, явно ощущая дискомфорт от этой ситуации.
— Знаете, для женщины, только что пережившей инсульт, вы достаточно напористы, — отшучивается он.
— Это у нас в крови, — она подмигивает ему. — А теперь, пригласи мою внучку на свидание, чтобы затем назначить мою операцию.
— Вы не думаете, что я могу быть женат или в отношениях? — он спрашивает её, беря стул и пододвигая его ближе
— У тебя на пальце нет кольца, а ещё я слежу за твоим поведением, когда рядом моя внучка — ты всё время украдкой бросаешь на неё взгляды. Я, может, и старая, но не слепая, — она говорит это, в восторге приподнимая брови от своей наблюдательности.
— Бабушка, хватит, — стону я.
Доктор Бек садится на стул и, упершись локтями в колени, наклоняется вперед.
— Э-э-э…Эмма.
Мне стыдно даже смотреть на этого мужчину, я в ужасе от того, о чём он, возможно, думает сейчас.
— Да, — тихо отвечаю я.
— Что ты думаешь насчет ужина сегодня? У меня смена до пяти.
Бабушкин монитор отвечает за меня — постоянные писки подтверждают её пульс, ускорившийся достаточно, чтобы сделать из этого сцену. Невероятно.
— Она будет ждать тебя, — отвечает она за меня.
Я улыбаюсь в невероятном смущении и соглашаюсь, быстро кивая:
— Да, я согласна.
Думаю, что это официально самый неловкий момент в моей жизни.
— Ты уверена, что парень, который был здесь вчера, не будет против? — спрашивает он. — Мне бы не хотелось вставать между вами или усложнять ваши отношения.
— Никаких проблем, — бабушка снова говорит за меня, — он изменяет ей минимум раз в неделю, но она всё равно остаётся с ним. Пришло ей время начать всё с чистого листа.
Доктор Бек кладёт руку на грудь, и очень глубоко вдыхает:
— Что ж, Эмма, я буду счастлив поужинать с тобой.
— Прекрасно, — отвечаю тихо, смущаясь до смерти от бабушкиного взгляда, прожигающего в моём лице дыру.
— Мне ещё нужно зайти к нескольким пациентам, но я скоро вернусь проверить вас, Амелия.
— Может, тебе стоит просто начать называть меня бабушкой, — говорит она смеясь.
Как только доктор выходит, я разворачиваюсь к ней на своём стуле и посылаю ей злой взгляд.
— Не могу поверить, что ты используешь своё сердце, чтобы управлять моей личной жизнью.
— О, Эмма, я не знаю лучшей части тела для этого. Тем более, когда-нибудь ты поблагодаришь меня. К этому моменту я, скорее всего, уже умру, но ты сможешь навестить мою могилу и отдать мне должное там.
— Это жестоко.
— Нет, я просто знаю, о чём говорю, — говорит она с хитрой ухмылкой.
— Ах, да? — поддразниваю я.
— Читай дальше, Эмма. Ты всё поймёшь.
— Бабушка, это… — я кладу руку на обложку дневника, — это слишком тяжело.
Наблюдать за тем, как на твоих глазах умирает мама, и справляться с этим в одиночку… Я представить себе не могу, в каком мире такое произошло. Я не уверена, что смогла бы пережить что-то подобное;
— Пытаться забыть об этом так же тяжело.
— Поэтому ты не делилась этим с нами?
— Это одна из причин, да, — она говорит уверенно, беря книгу в свои руки.
Открывая её, она просматривает вторую страницу перед тем, как вернуть мне, затем снова укладывает голову на подушку.
Отвлекать меня — вот, что бабушка всегда умела делать хорошо. Всего минуту назад я спорила с ней об отказе от операции, теперь же я смотрю на исписанные её почерком состарившиеся страницы, нервно думая о том, что могу узнать дальше.
— Что ж, продолжай, — она машет на книгу, — я хочу, чтобы ты дошла до хорошей части.
Хорошая часть? Холокоста? Я пялюсь на неё с пустым выражением лица, не понимая, что сказать, но ответ ей, кажется, и не нужен, так как её взгляд сфокусирован на открытых страницах.
Я могу лишь списать такое иррациональное поведение на состояние её здоровья.
Глава 5
Амелия
День 2 — Январь 1942
Когда нам разрешили остановиться, оказалось, что в отдалении нас ждал грузовой поезд. В воздухе клубился пар, растворяясь в ночи.
В течение нескольких часов мы стояли в одну линию, ожидая посадки на поезд. То ли для наказания, то ли для собственного удовольствия, я так и не поняла, но они заставили нас молча стоять на холоде до самого восхода.
Сотни евреев, в том числе и я, были грубо запихнуты в металлические грузовые контейнеры; мы врезались друг в друга или в одну из четырёх стен вагона. Места не оставалось ни для того, чтобы двинуться, ни для того, чтобы вздохнуть. Я по глупости думала, что солдаты исправят ситуацию, как только заметят, в каком положении мы находились. Но я быстро поняла, что это было сделано намеренно, поскольку услышала нарастающий смех за стенами поезда. Удушье казалось неизбежным, но небольшое отверстие над закрытой раздвижной дверью давало достаточно воздуха, чтобы сохранить нам жизнь. Не прошло и получаса, как происходящее начало мне казаться чистой пыткой, но в то время я понятия не имела, насколько всё может быть плохо.
Солдаты так и не говорили нам, куда мы направляемся. Спросить было не у кого, да и никто не разговаривал. Наверное, все были так же напуганы, как и я.
В тесном пространстве витал запах затхлости и пота; различные части тела прижимались ко мне и тёрлись об меня со всех сторон. Я знала, что чувство удушья было только в моей голове, но оно было настолько явным, что я чувствовала себя так, словно вокруг моей шеи затянули петлю. После того как я увидела, что они сделали с мамой, мне захотелось задержать дыхание, пока смерть не нашла бы меня. Я понимала, что только так избегу того, что меня ждёт, но я была слишком напугана, чтобы закончить свою жизнь прямо здесь и сейчас.