«Прощание славянки»
Шрифт:
— Ксерокс дай.
— Зачем?
— Я в ресторане профессора расколю!
Я хотел сказать, что он не прав, что профессор совсем ни при чем. Константин сам вынул у меня из нагрудного кармана листок и спрыгнул к ожидавшим его гостям.
Не оглядываясь на катер, они поднялись по ступеням к Александровскому саду. На самом верху лестницы обернулась Натали и помахала мне рукой. Я не ответил. Через сад, мимо Петра, они пошли в ресторан.
И тут впервые сказал свое слово Котяра:
— Ну и базар будет…
— Почему будет? — не понял я. — Базар уже кончился.
Котяра
— Пока ты с профессором ругался, этот Жорик Костину бабу заклеил… Костя же убьет его, ёк макарёк.
18
«Изделие ЗК»
Где-то над Васильевским островом в перламутровом небе еще таяли малиновые перья заката, а за Петропавловкой уже разгорался розовый пожар нового рассвета. Стихла Нева, остекленела коричневым бутылочным стеклом.
Я сидел на корме и смотрел на реку. Безумного Императора остановили на полушаге, на полужесте, на полукрике детским заклятьем «Замри!». И он замер на переломе своих свершений. Замер загадкой, не разгаданной до сих пор…
Судьба дала России время одуматься, всмотреться в Безумного Императора в древнеримской смирительной рубахе. И Россия одумывается до сих пор в остановленном времени. Тяжело петровское похмелье…
Из рубки вышел Котяра. Все это время он убирал праздничный стол. Деловито таскал в рубку закуски и бутылки, совершенно не обращая на меня внимания.
К утру похолодало.
Я засунул руки в карманы и тут же наткнулся на хрустящую пачечку. Это был последний шанс. Последний шанс уйти туда, где меня никто не найдет. Уйти в другое измерение. Я протянул Котяре руку.
— Прощай, Леня. Спасибо тебе за все. Он крепко держал мою руку.
— А ты куда собрался, Славик?
— Я же в отпуске! — вспомнил я. — Я пять лет работал без отпусков и выходных. Мне пора отдохнуть, Леня.
Котяра золотозубо оскалился:
— Тебе нельзя уходить, Славик.
— Почему?
— Слышал, что сказал Белый Медведь?
— А что он сказал?
— Он велел тебе на катере остаться. — Котяра сильно тряхнул мою руку. — Значит, ты здесь и останешься. Ёк макарёк!
— Зачем? — не понял я.
— Белый Медведь велел, — прищурился Котяра.— Идем в рубку. Зусманит.
Я понял, что с катера Котяра меня не отпустит. Надо было ждать. Опять ждать. Ждать удобного момента. Или там внизу, в каюте, вырубить Котяру. Я вспомнил красивую старинную фразу: «Не стой на пути моей решимости!» Я спустился за ним в каюту.
Я сидел на знакомом голубом диванчике в шикарной каюте из карельской березы. Передо мной под стеклом висела старинная карта Балтийского моря. Почему-то на немецком языке. С портрета над картой смотрел на меня суровый человек с тяжелой челюстью. На кого-то удивительно похожий…
— Что приуныл, Славик? — спросил меня Котяра. — Хочешь соточку?
— Давай, — тут же согласился я.
Котяра пошел к стеклянному бару. А я стал осматривать каюту — искал какой-нибудь тяжелый предмет. Котяра бросил на меня подозрительный взгляд, и я спросил его, чтобы успокоить:
— Леня, откуда у тебя такой катер? Это же реликвия.
— Правильно, историк, — улыбнулся Котяра. — Не катер, а музей.
И здесь был музей. У Константина «музей-квартира», у Котяры «музей-катер».
— Чей же это музей, Леня?
— Рейхсмаршала Германа Геринга,— ответил Котяра.
Я думал, он шутит, и засмеялся, но Котяра обиделся и стал мне обстоятельно объяснять:
— После войны по репарации нам достались яхта Геринга и его разъездной катер. Яхту приписали к Ленинградской военно-морской базе. Ты ее видел, наверно. На ней до сих пор парады на Неве принимают. «Альбатрос» называется. — Котяра, подняв бутылку к свету, накапывал в фужер коньяк. — А катер этот адмирал Колыванов к рукам прибрал. И правильно сделал. Пропала бы музейная вещь. Расхитили бы до винтика, суки. А адмирал сохранил. После войны он со Сталиным поругался. Усатый папа очень на него сердился. Адмиральского звания лишил. И пенсии адмиральской. Бедствовал адмирал, но катер не продал. Сохранил. Родственникам по наследству оставил. Я его у родственника адмирала арендую. — Котяра помрачнел почему-то и протянул мне фужер. — На. Взбодрись.
Я поднял фужер в сторону портрета.
— Зиг хайль, Герман!
— Ты что, екнулся?! — рявкнул Котяра.
— Почему? Профессор меня фашистом назвал. Имею полное право. Зиг хайль…
— Это не Геринг! — возмутился Котяра. — Это же адмирал Колыванов.
— Ну да? А похож…
Я смотрел на портрет. Суровость его была не тупая тевтонская, а задумчивая, славянская. Не такая, как у Геринга, единственного чистокровного арийца во всем окружении Гитлера…
— Пей за здоровье Константина,— Котяра выложил на стол конфетку. — Сегодня его день.
Я выпил. Котяра дал мне восчувствовать и спросил:
— А когда твой день, Славик?
— Не знаю, — честно признался я. — По-моему, такого дня в жизни нет.
— Как это так? — не поверил Котяра. — Как тебя полностью зовут?
— Ярослав.
— Должен быть и у тебя день! Обязательно. — Котяра достал из шкафчика какую-то потрепанную книгу и начал ее шумно листать.
— Что ты ищешь, Леня?
— Твое имя в «Православном календаре». Моя настольная книга. Клиенты другой раз и не знают, какой сегодня день. Если клиентов много, обязательно кто-нибудь именинником окажется или родственник его близкий. Тут уж катание по полной программе начинается. Туши лампаду. — Он важно плюнул на палец и перевернул захватанную страницу. — Во! Нашел! Благоверный князь Ярослав Мудрый, — он посмотрел на меня растерянно. — Тоже сегодня. Третьего июня.
— Что сегодня? — не понял я.
— Твой день — сегодня! А говоришь, нет такого дня. Ты, Славик, тоже сегодня именинник! В один день с Белым Медведем! Ёк макарёк! Нарочно не придумаешь!
Он покрутил круглой башкой и хитро прищурился:
— Везет тебе, Славик. Я думал, Белый Медведь тебя кончать повез. Жалел тебя, лоха. А ты его лучшим другом заделался. Забыл уже, что я тебя от верной пули спас? Так со мной и не расплатился.
«Чертово колесо» опять неумолимо затаскивало меня на свой сумасшедший диск. Судьба связывала меня с Белым Медведем все теснее. И Котяра опять заговорил о расплате. Отдавать ему мне было нечего. И я решил не сдаваться.