Прощай, Лубянка!
Шрифт:
В Сиэтле нас познакомили с местным миллионером, пожелавшим показать свое производство. На вопрос, сколько времени добираться до его фабрики, он небрежно махнул рукой: «Четверть часа, не больше». Через несколько минут мы подъехали к небольшой похожей на сарай постройке и зашли внутрь, полагая, что это и есть обещанная фабрика.
Каково же было удивление, когда мы увидели асфальтированную площадку и стоящий на ней четырехместный спортивный самолет. Наш хозяин сел за штурвал — и вот мы уже в воздухе. Внизу замелькали предместья города, потом потянулись лесные массивы и сверкающие меж деревьев прозрачные реки. Так же быстро самолет пошел на снижение и вскоре покатился по узкой просеке среди гигантских
Эта мимолетная встреча с представителем малого бизнеса Америки оставила в сознании неизгладимый след. Я уже посещал крупные американские предприятия, в том числе автомобильный завод Форда. Теперь я увидел американского предпринимателя в действии — не карикатурного обжору с сигарой во рту, а подтянутого, динамичного, открытого и простого в общении как с иностранцами, так и с собственными рабочими. Наверное, такие люди и строили Америку.
В Сиэтле мы взяли напрокат машину и двинулись на юг. На пару дней задержались в Портленде, откуда проследовали в столицу штата Орегон Сэлем, где нас принял Марк Хэтфилд, молодой, элегантный губернатор, сторонник американо-советского сближения. Мы заглянули в индейскую резервацию и поговорили с вождями местного племени о проблемах, с которыми они сталкиваются. Затем повернули на запад и направились в сторону Тихого океана.
До сих пор перед глазами возникает лента шоссе, перерезающая огромное ярко-зеленое поле, окаймленное живописными холмами с заснеженными пиками гор вдали, море цветущих яблонь. Вокруг благодатный, вливающийся волнами через открытые окна воздух весны, не видно ни души, кроме… кроме автомашины ФБР, несущейся за нами на почтительном расстоянии от самого Сиэтла. Вместе с нами сотрудники контрразведки любовались холодными волнами океана, пустынными пляжами, бесподобными ландшафтами Орегона и Северной Калифорнии. Оттуда мы снова повернули на восток и помчались в столицу разводов город Рено — не соперник Лас-Вегаса, но тоже игорный центр Америки.
Ночью в пустыне я развивал скорость до ста миль в час. Станислав нервно поглядывал на спидометр, но я его успокаивал: вокруг песок, впереди ни одной машины, бензин на исходе. В худшем случае мы даже не взорвемся, а люди ФБР, несущиеся за нами сзади, помогут.
Так мы добрались до Рено, походили по ночным казино, бесплатно пользуясь угощением с подносов длинноногих красавиц, побаловались с «одноруким Джеком», сначала выиграв долларов по двадцать, а потом проиграв все наличные деньги.
Здесь мы сдали арендованную машину и вылетели самолетом в Лос-Анджелес, а затем в Сан-Франциско. В городском Капитолии нас принял мэр Джордж Кристофер, выступавший, как и Хэтфилд, за развитие дружеских контактов с СССР. В память о прекраснейшем городе мира он преподнес нам ключи с пожеланием вернуться в Сан-Франциско вновь.
Май — начало дачного сезона для большинства советских семей в Нью-Йорке. Завершив путешествие по Западному побережью, мы бросились подыскивать подходящие по месторасположению и цене домики на берегу залива Лонг-Айленд. Перед начальством эта проблема не стояла. Оно со своими чадами проживало в Гленкове — живописном местечке в часе езды на машине от Нью-Йорка. У всех остальных был выбор: либо коптиться в каменных громадах города, либо за весьма крупную сумму арендовать одну-две комнаты за его пределами. Первые два лета я снимал полдома в Райбиче — прибрежном поселке, знаменитом своим развлекательным центром с каруселями, «американскими горами» и огромным плавательным бассейном.
В этот сезон мы перебрались в Бейвилль, тоже на Лонг-Айленде, но ближе к Гленкову. Наш дом стоял на берегу залива, в ста метрах от воды. В свободные часы, а они не обязательно приходились на уик-энды, я ловил на удочку камбалу, угрей, морского окуня, а когда выходил на лодке подальше в море, то и мелких акул.
С Бейвиллем связаны теплые воспоминания о безмятежных днях, которые удавалось вырвать из привычной напряженной суеты, пикниках и вечерних прогулках с журналистской братией, сотрудниками Секретариата ООН (некоторые из них, как, например, Александр Бессмертных, достигли впоследствии больших высот в общественной и государственной жизни).
В конце лета с семьей я отбыл в отпуск на родину. Недельное путешествие через Атлантику на фешенебельном лайнере «Куин Мэри», несколько дней во Франции.
После Америки Европа показалась мне бедной, а иные уголки Парижа — нисколько не чище, чем в Ленинграде или Москве.
В одном парижском ресторане нам подали красное бордо в откупоренной бутылке. После посещения могилы Наполеона, где нас, как иностранцев, прилично надул какой-то служащий, я попросил официанта открыть бутылку в моем присутствии.
О, какой уничтожающий взгляд я получил в ответ! Как в лучших ресторанах своей страны. В отличие от московских официантов, однако, француз не разразился бранью, но отошел к бару за новой бутылкой, и лишь издалека я уловил в его возбужденном обмене репликами с приятелем знакомые английские слова: «Проклятые янки!»
Раздражение, появившееся было у меня в связи с неудобствами проживания иностранцев в Париже, немедленно улетучилось. Мне показалось, что я вновь нахожусь при исполнении служебных обязанностей и только что провел, совсем нечаянно, активное мероприятие по усилению франко-американских разногласий. В те годы де Голль утверждался в независимом от США внешнеполитическом курсе и Москва энергично подыгрывала антиамериканским настроениям во Франции.
Знакомство с Парижем удачно завершилось ночной встречей с шофером такси. Первые минуты после посадки в машину он молчал, а потом заговорил с нами на чистом русском языке. Я не удивился, зная, что многие эмигранты — выходцы из России — промышляют извозом. Неожиданно наш таксист, видимо не удовлетворенный моей вялой реакцией, выпалил: «Я враг народа». Почувствовав, что я пропустил его заявление мимо ушей, он вновь настойчиво и с вызовом повторил: «Я враг народа». — «Ну и что? — спросил я равнодушно. — Вы что, попугать нас хотите?» — «Я бежал из России в 44-м году и приговорен к расстрелу как изменник Родины. За такими, как я, ваши люди охотятся», — объяснил таксист. «Сейчас другое время, — возразил я. — Вы можете вернуться домой, и никто вас не тронет, если, разумеется, ваши руки не запачканы кровью преступлений, совершенных вместе с нацистами». — «Странный вы человек, — задумчиво произнес мой собеседник. — Мне случалось раньше подвозить советских, но все они шарахались, как только узнавали, что я из послевоенных эмигрантов. Неужели все так изменилось в стране после смерти Сталина?»
Я не успел ответить, как он предложил: «Поехали ко мне домой, жена сделает нам ужин. Там мы и поговорим». Было за полночь, но я колебался недолго: любопытство взяло вверх. Через полчаса мы уже сидели за столом в маленькой опрятной комнате двухэтажного дома где-то на окраине Парижа. Хозяйка тоже оказалась русской. С мужем познакомилась в лагерях для рабочих, вывезенных с Востока. Домой после войны вернуться не решились, опасаясь новых лагерей. Переехали на жительство во Францию, да так и осели в этой стране, хотя, по их впечатлениям, Франция — не лучшее место для желающих начинать жизнь сначала.