Прощай, принцесса
Шрифт:
— О да, я понимаю, не беспокойтесь!
— Тогда скажите, вы последовали нашим советам?
— Да.
— Говорили с кем-нибудь? Рассказывали подробности?
Она отрицательно помотала головой:
— Нет, ни с кем. Только Пилука знает, что… ну, что я видела его на празднике у Педро, то есть я имею в виду, у сеньора Асунсьона. Только это.
— Хорошо, очень хорошо. А ваша мать?
— Моя мать? Нет, ей бы я сказала что-то в последнюю
Лидия замолчала. Не было никакого смысла объяснять сейчас этим незнакомцам, что за человек ее мать. Блондин помолчал немного, ожидая, что она продолжит. Потом сказал:
— Мы уже встречались с вашей матерью, сеньорита. И я гарантирую вам, что она согласна проявить понимание в сложившейся ситуации. Кроме того, она обещала оказывать нам всяческое содействие. Естественно, прочие ваши родственники ничего не должны знать. Пока. Вы отдаете себе в этом отчет?
— Да, конечно.
— Хорошо, тогда слушайте. Сегодня в пять часов вечера вы записаны на прием к доктору Лавилье в клинику Рубера. Это будет гинекологический осмотр. Там же вам назначат время, когда вы сможете пройти прочих специалистов.
— Сегодня вечером?
— Да, сегодня в пять.
— Вы в курсе, что я работаю в это время? У меня эфир в шесть.
— Вам не следует волноваться по этому поводу. Сеньор Асунсьон осведомлен обо всем. Если желаете, мы можем прислать машину к четырем тридцати.
— Не стоит беспокоиться. Я доеду на своей или возьму такси.
— Прекрасно, как вам будет угодно. А сейчас… Я хотел бы, чтобы вы еще раз рассказали нам обо всем, что связано с сеньором Дельфоро, Хуаном Дельфоро. Он был вашим преподавателем в университете лет пять тому назад, так?
— Совершенно верно. В выпускной год я записалась на курс, который вел Хуан, то есть, я хотела сказать, сеньор Дельфоро. Меня заинтересовало название «Реальность и вымысел в композиции рассказа». Занятия длились год… то есть я имею в виду академический год. С октября девяносто четвертого по июль следующего — девяносто пятого, три дня в неделю. Я в самом деле многое узнала за это время, в группе было мало студентов — всего четырнадцать человек… Хотите, я расскажу о тех, с кем училась там?
— Не стоит, сеньорита. У нас есть полный список студентов, до этого мы еще дойдем. Сейчас, будьте так любезны, продолжите рассказ о сеньоре Дельфоро.
— Хорошо… Так вот… Я многому научилась на этих занятиях, сеньор Дельфоро — он такой, знаете… Я хочу сказать, он умел быть очень убедительным. Вообще он хороший преподаватель, и у него очень интересные взгляды на то, как надо переплетать вымысел и реальность. Прежде всего его теория базируется на текстах трех писателей: это Исаак Бабель, Дэшил Хеммет и Эрнест Хемингуэй. Хотя он и других приводил в пример — Рульфо, Горького, Чехова, Флобера, Гальдоса, По… Но больше всего ему нравился Бабель, Хуан даже написал о нем докторскую диссертацию. Он часто говорил о том, как постепенно формировались в современную эпоху, то есть в наше время, идеологические предпосылки, как он это называл, которые заставляли ставить воображение выше реальности. Речь шла о воображении, оторванном от реальных обстоятельств, в которых происходит действие того или иного рассказа, ну вы понимаете, от классовых противоречий, капиталистического развития, империализма… Он полагал, что… — Лидия запнулась, заметив, как внимательно трое мужчин слушают то, о чем она говорит, и спросила: —
— Да, будьте так любезны.
— Хорошо. Он рассказывал о том, что идеология господствует над искусством и самим творческим процессом, конечно, в данный момент, на данном этапе капитализма, говорил он… Она формировалась на протяжении всех тех веков, пока буржуазия контролировала производство и распределение материальных благ, и, следовательно, идеология такой порядок поддерживала. А эта идеология, в сущности, является попыткой замаскировать действительность. Она не желает, чтобы стала известна настоящая жизнь человека в данный исторический момент, его реальная жизнь. Иначе говоря, личность отчуждается, эксплуатируется и унижается, превращаясь всего лишь в производителя материальных благ и их потребителя.
В комнате воцарилась тишина. Помолчав, она продолжила:
— Я очень старательно конспектировала все, что он говорил… И была единственной на курсе, кто получил высший балл. — Лидия улыбнулась. — Сегодня утром специально перечитывала свои записи.
— Скажите, сеньорита, а вы можете допустить, что сеньор Дельфоро коммунист?
— Коммунист? — Она казалась удивленной. — Нет, я вряд ли рискнула бы утверждать это. На его занятиях… Понимаете, он рассказывал не только о литературе, он затрагивал психологию, социальные науки, историю… Но коммунист… На самом деле… Сейчас я вспоминаю, что он часто критиковал Сталина… говорил, что Октябрьская революция выродилась в государственный капитализм и что… Видите ли, он считал, что прибавочную стоимость и прочее — все это присвоил себе не народ, а некий новый класс под названием «номенклатура», который использовал их в свою пользу. — Лидия снова улыбнулась. — Я знаю эти конспекты наизусть.
— Вы восхищались вашим учителем, так? — Главный пытливо смотрел на нее.
Лидия как-то сразу сникла.
— Да, — ответила она тихим голосом. — Тогда я им восхищалась. Сейчас — нет.
— Ясно, теперь я хотел бы…
Но его прервал другой мужчина, который все это время копался в ящике с фотографиями:
— Вы говорите, что не считаете сеньора Дельфоро коммунистом, однако известно ли вам, что в шестьдесят третьем — шестьдесят шестом годах он был членом террористической группы, GAUP — Группы пролетарского действия и единения, выступавшей за вооруженную борьбу. В шестьдесят седьмом году сеньор Дельфоро вступил в Коммунистическую партию Испании, в которой состоял до семьдесят девятого, входил в состав нелегального Всеобщего совета университетов. Этот орган руководил подрывной деятельностью в высших учебных заведениях и, естественно, контролировался Коммунистической партией. Этого самого Дельфоро, которым вы так восхищались, в период с семьдесят второго по семьдесят пятый год более двадцати раз задерживала полиция. Не говоря уже о том, что он нелегально проживал в Советском Союзе в шестьдесят восьмом и семидесятом годах. Вы разве не были в курсе, сеньорита?
Блондин повернулся и воззрился на перебившего его мужчину. В его взгляде не было ни малейшего намека на недовольство. Однако в этот момент Лидия остро почувствовала, что за ледяным спокойствием скрывается дикое, сокрушительное, еле сдерживаемое бешенство, и почувствовала себя крайне неуютно.
— Я не могла знать всего того, о чем вы рассказываете. Он был моим преподавателем, как я уже говорила. И я понятия не имею, чем он занимался до этого. Я никогда не совалась в политику.