Прощайте, скалистые горы!

Семенов Юрий Иванович

Ломов не сводил глаз с этого солдата. Матросы укрылись в камнях, не шевелились, ждали приказа командира.

Вскоре солдат приподнялся и швырнул горящий моток на крышу сарая. «Вот что задумали, — мелькнуло у Ломова, — решили сжечь. Не выйдет!»

Пламенем охватило угол ветхого сарая, огонь быстро пробежал по крыше. Ломов поднялся, вскинул автомат и, не спуская глаз с немцев, открыл огонь. Рванулись Борисов с Шубным. Они били в упор и только трое уцелевших немцев, как дикие козы, бросились бежать к сопке в сторону горящего сарая, потом метнулись к дороге, налетели на группу

Чистякова и сразу были скошены несколькими автоматными очередями. Бой длился меньше минуты.

Немец, который поджигал сарай, даже не пытался убежать. Лезть на сопку к автомашине он не решился, его могли легко убить. Он поднял руки и, перепуганный, пошёл к разведчикам.

Огнём уже охватило крышу, стены сарая, а к небу потянулся сизый столб дыма.

Ломов с Борисовым бросились к горящему сараю. Когда они подбежали к двери, к ним навстречу, весь в дыму, выскочил высокий и худой человек. Он был страшен. Перекошенным в ужасе ртом незнакомец жадно хватал воздух. Ломову и Борисову показалось, что одежда на спасённом человеке горит. Они стащили с него куртку, но она не горела, как показалось вначале. Из кармана куртки вывалился пистолет с отведённым назад затвором. Ломов догадался: человек стрелял до последнего патрона.

Ломов участливо взял под руку неизвестного и, приглядевшись к нему, воскликнул:

— Ланге!

Тот протёр воспалённые, слезившиеся глаза и, часто моргая, посмотрел на разведчиков. Он уставился на подбежавшего Чистякова, и вдруг лицо его дёрнулось, застыло в ужасе.

— Как он очутился здесь? — недоумевая, спросил Чистяков. — Их же отправили в Мурманск.

— Странно… Немцы чуть не ухлопали его, — пожал плечами Ломов.

Ланге всхлипнул и зарыдал. Он распростёр руки и дрожащим голосом проговорил:

— Боже мой! Опять вытащили меня из могилы вы… Не гадайте, как я очутился здесь — Ланге снова вспомнил слова Уайта… — Я всё расскажу, когда у вас будет время.

Подбежавший Шубный доложил командиру, что в сарае больше никого нет.

— Все быстро в посёлок! — громко приказал Ломов.

Разведчики подобрали немецкие автоматы и вместе с пленным и Ланге поднялись на сопку. Они остановились около автомашины. В кузове лежало восемь туго набитых вещевых мешков с продуктами и бельём. Разведчики сняли вещевые мешки, свалили машину в кювет, разбили её так, как будто в неё попала бомба. Возвратились в посёлок, когда уже начало темнеть.

Около дома старого Реймо собралось несколько пожилых норвежцев. Они о чём-то возбужденно говорили, потом вдруг принялись обнимать матросов.

Все вошли в дом. Разведчики, разгорячённые и весёлые, присели было отдохнуть, стали угощать норвежцев махоркой, но Ломов приказал собираться.

Старый Реймо поил водой утомившихся матросов, гордый и счастливый поглядывал на своих друзей-норвежцев. Только сейчас разведчики заметили, что он одет по-праздничному.

Ломов подозвал Роми и велел ему раздать народу захваченные вещевые мешки.

Роми кивнул головой и спросил:

— А немецкие автоматы?

— Они твои, а что с ними делать, сам знаешь, — ответил Ломов.

Лейтенант первым подошёл к старушке, склонил голову и пожал её костлявую

маленькую руку. Она встрепенулась, выпрямила сгорбившуюся спину и трижды перекрестила Сергея. За ним подошли остальные разведчики. В молчаливых рукопожатиях и выражениях лиц матросов старая норвежка чувствовала благодарность, простую и искреннюю.

Роми сидел на лавке, уныло опустив голову. До последней минуты он считал себя бойцом русского отряда. И вот разведчики уходят, может быть, навсегда, и он больше никогда не увидит своих освободителей. Тяжело и больно было у него на душе. Подошёл Ломов и провёл рукой по его голове. Роми встал.

— Ну, что же, Роми, с нами пойдёшь или останешься? Решай сам.

— Я должен остаться здесь. Вы научили меня бороться за свободу, честь моего народа. Раньше я боялся врага. У меня были голые руки, сейчас я говорю себе: «Буду бороться!» Сейчас нас двое, а завтра мы подымем сотни людей и будем драться с врагом, как научили меня вы. Наш народ день и ночь будет ждать своих освободителей — Красную армию и никогда не забудет братской крови, пролитой за его счастье.

— Ты хорошо и верно сказал, Роми. Благодарю тебя за помощь. Передай своим, что Красная армия и флот не оставят вас в беде.

Роми крепко обнял Ломова и на секунду застыл, глядя ему в глаза.

— Прощай, Сережа! — с тоской проговорил он.

— Нет, только не прощай, а до свиданья, до скорой встречи.

Первыми из дома вышли Ломов и старый Реймо с мачтой, за ними — Роми, пленные и один за другим шесть разведчиков, с парусом и вёслами. Старушка долго стояла в сенях раскрытой двери, чуть слышно шептала молитву, щуря глаза в сторону, куда ушли разведчики.

Шхуну осторожно опустили на воду. Недолго было прощанье на берегу. Ломов сказал, что разведчики вернут новую шхуну с рыбацкими снастями. Роми перевёл ответ старого Реймо:

— Брать и отдавать во время войны — одна путаница. Вот прогоните фашистов, тогда найдём ли мы чем отблагодарить вас, наших друзей?

Шхуна отвалила от берега, плавно скользнула по заливу, и когда Чистяков натянул концы раскрытого паруса, она рванулась вперед и полетела в море.

Заполярный ветер никогда не уставал дуть, особенно в море; он, казалось, все время крепчал, становился упруже. Чистяков управлял парусом. Остальные лежали на дне шхуны, укрытые оставшимися плащ-палатками.

Вскоре шхуна накренилась, описала полукруг и легла курсом на полуостров Рыбачий. Ломов следил за компасом и всматривался в горизонт. «Только бы не нарваться на вражеский корабль», — думал он. Сердце молодого лейтенанта переполнялось радостью. Окончилась почти месячная разлука с Рыбачьим. Ломов невольно представлял себе неожиданное возвращение отряда в родную бригаду, доклад Растокину и Антушенко, встречу с друзьями.

Стало холодно, брызги волн накрывали шхуну, текли за плащ-палатки на разведчиков. Чистяков, весь мокрый, всё чаще вытирал лицо рукавом телогрейки. Он стал как одно целое с парусом и шхуной, умело управлял ими. Ломов хотел сменить его, но мичман попросил разрешить ему управлять шхуной до места. Чувствовалось, он дорвался до моря и хотел насладиться им вдоволь.