Прошлое толкует нас
Шрифт:
В книге А. Штекли во главу угла ставятся не столько интимные механизмы творчества (его проблемные истоки, исследовательские мотивы и т. д.), сколькосамо подвижничество мыслителяи его борьба за общественное признание новой мировоззренческой концепции.
Третий тип биографии, представленный работой Н. Пирумовой, — рассмотрение жизни мыслителя в качестве первогосоциально значимого воплощения его идеи, в качестве практического поприща, на котором она ранее всего проверяется и испытывается.
Наконец, в исследовании, проделанном Б. Тарасовым, в центре внимания оказывается вопрос об осуществлении мыслителемличностного синтезаразличных форм духовной деятельности (философии, науки, нравственности, религии), отвечающего степени
Я вовсе не хочу сказать, будто типология биографий исчерпывается этими примерами. Но мне кажется, что именно они очерчивают характерные проблемы, с которыми вообще сталкивается биографический анализ (и соответственнометодологическое своеобразиеэтого анализа). Необходимость в научной биографии (в воспроизведении жизненной судьбы мыслителя) возникает там, где историко-философское исследование оказывается перед задачейобратной проблематизациитой или иной концепции (системы), где от итоговой формы, в которую отлилось философское рассуждение, приходится возвращаться к самому этому рассуждению: к драматичной, ищущей, ошибающейся /45/ и корректирующей себя индивидуальной мысли.
Биография помогает проникнуть в единство наследия, оставленного выдающимся мыслителем, уяснить, что при всех колебаниях и противоречиях, при всех разночтениях, которые допускаются и даже предполагаются его произведениями, «он никогда не писал и не думал по-разному»[29].
Биография доводит до наглядности активный характер человеческого познания. Более того, она убедительно свидетельствует против ограниченных (операциональных и инструменталистских) истолкований этой активности. Читая жизнеописание великого мыслителя, мы видим, что становление мировоззренческой идеи несводимо к ее «изобретению» или «изготовлению». Идея должна быть не просто «выделана», но еще и выстрадана своим субъективным носителем, в той или иной форме претерпевающим крушение иллюзий, разочарование, раскаяние и другие страдательно-творческие акты. Мы видим также, что первооткрыватель идеи сразу оказывается ее популяризатором, полемическим защитником и первоиспытателем: проблема «знание и общество» принадлежит, иными словами, к существу познания, к его интимнейшему опыту.
Непосредственным объектом биографии является жизнь отдельного человека от момента рождения до момента смерти. Однако предметом, на который направлено основное исследовательское усилие биографа, каждый раз оказываетсясоциальная и культурная ситуация. Только по отношению к последней описываемая жизнь приобретает значение истории, особой смысло-временной целостности, к которой применимы понятия уникальности, событийности, развития, самоосуществления.
Что это действительно так, демонстрирует («доказывает от противного») опыт немарксистского биографического исследования. Я коротко остановлюсь на нем, чтобы сделать видимым методологическое единство серии ЖЗЛ, серьезные общетеоретические достоинства ее выпусков, даже тех, которые подвергались в нашей литературе придирчивой критике.
***
Новейшие биографические исследования на Западе развивались под преимущественным влияниемгерменевтики/46/и психоанализа— течений, соперничающих друг с другом, но единых в идее сознательного элиминирования ситуационно-исторического подхода к личности. Исходные принципы современной герменевтики были развиты в конце XIX — начале XX века В. Дильтеем и его школой под именем «теории (исторического) понимания». Для обсуждения методологических проблем биографии существенно, что эта теория утвердилась в противовес, во-первых, позитивистскому социологическому редукционизму, восходящему к просветительским «теориям среды» и, во-вторых, гегельянской конструкции духовной истории, где отдельный мыслитель превращался в «исчезающий момент» в провиденциально упорядоченном движении идей.
В своих первоначальных декларациях теоретики «понимания» выступили в защиту персональной неповторимости философских учений, поставили вопрос о существовании индивидуальных творческих историй. Этому соответствовала высокая оценка философских биографий и биографического исследования вообще. В основном сочинении Дильтея «Введение в науки о духе» биография рассматривалась в качестве простейшей ячейки гуманитарного исследования и одновременно в качестве его «высшей и даже инструктивной формы». Показательно, однако, что в дальнейшем внутри дильтеевской школы не появилось ни крупного биографа, ни сколько-нибудь значительного систематика биографического опыта. Интерес к биографии постепенно заместился здесь интересом кавтобиографии, причем последняя стала трактоваться расширительно, как всякая форма исповеди и самоотображения. Крупнейшим представителем этой тенденции стал уже упомянутый нами Г. Миш, автор трехтомной «Истории автобиографии». Наиболее примечательные моменты концепции Миша — это, во-первых, решительное возвышение автобиографии над биографией и, во-вторых, устранение проблемы и понятия аутентичного заблуждения. Если автобиографический материал доносит до нас подлинное «поэтическое одушевление» пишущего, он, согласно Мишу, должен приниматься с благоговением, исключающим всякую критику, ибо «духовный подъем созидает формы выражения, которые не могут быть ничем, кроме истины»[30]. /47/
Эти установки оказали серьезное воздействие на западную биографическую литературу начала XX века. Биографы стали стремиться к тому, чтобы составленные ими жизнеописания конкретизировали имеющиеся или имитировали отсутствующие автобиографии. Идеал биографической объективности усматривался в том, чтобы представить героя таким, каким он сам себя сознавал или мог сознавать. Мало того, налицо была какая-то фатальная унификация биографических сочинений, особенно удручающая из-за того, что в предисловиях и введениях к ним навязчиво твердилось об «идеографичности», «индивидуализации», «возврате к самой личности, потерявшейся в схематике всемирной истории» и т. д.
Явление это опять-таки было связано с одним из центральных герменевтических принципов. В своей программной статье «Типы мировоззрения и их разработка в метафизических системах» Дильтей нацеливал на раскрытие некоторой константной структуры «осознаваемого жизненного опыта», «существующей за многообразием мировоззренческих фиксаций и повсюду обнаруживающей одни и те же черты»[31]. Структурой этой Дильтей считалсамоидентификацию. То же самое, но в еще более обобщенной форме (безотносительно к проблеме «мировоззренческих фиксаций жизненного опыта») утверждал Г. Миш: в основе всякого, пусть даже обыденного самоотображения, какой бы эпохе оно ни принадлежало, лежит мотив самореализации, прояснения и обретения «духовной индивидуальности», «самости», «персонального эйдоса».[32] Таков извечный способ осознания личностью своих содержательных, конкретно-исторических условий — трансцендентальная форма самоотчета.
Авторы герменевтических биографий делают последний возможный шаг, а именно — онтологизируют определяющий автобиографический мотив, на который указывал Г. Миш. Дело теперь выглядит так, как если бы задача самореализации, совпадения с самим собой, во все времена и эпохи былаосновным содержаниемчеловеческой жизни, а конкретно-исторические, усилия людей — всего лишьформой, в которой это содержание осознавалось и выполнялось. Отчуждение от собственной «самости» принимается за «вечную (фундаментальную) человеческую /48/ ситуацию», а действительные жизненные ситуации — за «историческую декорацию», в которой ее приходится разрешать. Это с неотвратимостью ведет к тому, что герои биографий делаются «все на одно лицо». Жизнеописания, каждое из которыхакцентирует тему движения к себе самому, всовокупностисоздают картину каких-то ничейных, безличных, из века в век повторяющихся мытарств.
К столь же печальному результату приходили и появившиеся в начале XX века психоаналитические биографии.
Психоанализ, как и герменевтика, стремится изъять исследуемую личность из актуальной (социально и исторически оцениваемой) ситуации и привлечь внимание к конфликтам, раскрывающимся благодаря самоистолкованию. Как и герменевтика, он тяготеет к автобиографизму (представители традиционной психиатрии утверждали даже, что единственная заслуга Фрейда — это новая культура анамнеза, возвышаемого до уровня полноценной автобиографии).