Прошу, убей меня.
Шрифт:
Это была целая эпоха, эпоха наркоманских притонов и дорог на руках — самая что ни на есть культура джанки. Ее дух витал от отеля «Челси» до отеля «Эрл», до самого Генри Гудзона, до Севильи. Кто-то проникал в отель, снимал многокомнатный номер — и туда сразу же вваливалась толпа в полтора десятка человек. Правда, постоянно возникала проблема — кто-нибудь обязательно хотел меня выебать. А я была всего лишь ребенком, который искал, где бы ему переночевать.
Время от времени я тусовалась возле пиццерии на углу Семнадцатой стрит и Второй авеню, где и познакомилась со спидовыми фриками. Меня втащили в Кодлу — сокращение от «Амфетаминовой кодлы», состоявшей из Фрэнки-Бруклина, Стриженого Сэмми и Черного Фрэнка. Это был просто улет! Они не были хиппи. Они были преступной,
Все они были настоящими уличными членами Кодлы. И над ними стояли люди покруче, ну, например, Руби Линн Рейнер, мифический спидовый дилер, Ундина, The Velvet Underground и прочие черти с Фабрики Энди Уорхолла. Ведь в то время наркота и творчество были двумя мирами, плотно связанными друг с другом.
Я тусовалась с Кодлой и при этом совершенно не баловалась спидом, потому что и так могла не спать по трое суток подряд. Но через пару месяцев они уговорили меня ширнуться с ними за компанию. И я стала колоться. И протащилась! Это был мой препарат. Я влилась в струю, я обожала людей, которых уносило рядом со мной.
Однажды, когда я разгоняла мозги в кофейне на Гринвич-авеню, кто-то сунул мне записку. Там было написано: «Девочка в зеленом платье, во сколько у тебя рабочий день заканчивается?» Сначала я не воткнулась, что это за херня. Записка была от Джеки Кертис, которая сидела за соседним столом. Рядом с ней стояла авоська, а в авоське — пьесы Джеки, какие-то бумажки и Бог знает что еще.
Джеки написала записку, потому что ей захотелось со мной познакомиться. Мы моментально познакомились и остаток дня прогуляли вместе. Она тогда еще косила под мальчика. Даже одевалась, как парень. И тоже торчала на спиде, хотя и не кололась — только «колеса». Именно наше с ней знакомство вскоре привело меня в Театр абсурда Джона Ваккаро.
Ли Чайлдерс: Скандальный подпольный театр, в котором в конце шестидесятых — начале семидесятых заправляли Джон Ваккаро, Чарльз Лудлам и Тони Инграссиа, заработал прочную славу «нелепого театра», как торговая марка Театр абсурда. Джон Ваккаро считал, что его название — «Подмостки Театра нелепостей», а Чарльз Лудлам считал, что его название — «Нелепый театр компани». На деле же по сути родился новый творческий стиль, театральный стиль — «нелепый театр».
По-моему, Джон Ваккаро — куда более значительная личность, чем Чарльз. В общем-то, Лудлам следовал театральным традициям, ну, и не стеснялся переодеться в женщину. У Чарльза Лудлама публика чувствовала себя очень уютно. Все, кто шел на его спектакли, готовились к очередному смешному издевательству, простенькому фарсу с переодеваниями. Он не вгонял их в краску.
Джон Ваккаро же заходил куда дальше. Гораздо, гораздо дальше. Джон Ваккаро был опасен. Джон Ваккаро умел смутить публику и делал это самыми разными способами. Он мог выгнать на подмостки детей-уродов и сиамских тройняшек, сросшихся в районе задницы. У одного актера была подпорка из папье-маше под его огромным членом, свисающим из шорт до самых колен. При этом актер не мог контролировать позывы к испражнению, и говно постоянно лилось прямо ему на ноги. О, это вызывало неподдельный восторг! Людям нравился такой театр визуальной конфронтации. А Джон Ваккаро по уши увяз в глиттере [31] — это было его фишкой. Все ходили в глиттере. Весь актерский состав был в глиттере по самое не балуйся.
31
Glitter (блеск, англ.) — яркий, кричащий, вызывающий стиль одежды. Фальшивые бриллианты, заклепки, макияж, яркие цвета, пояса. Естественно, блестки и блестящая краска. В общем, представьте себе концерт группы Kiss.
Конечно, люди носили глиттер и задолго до этого,
Джон притащил их в театр и буквально заставлял всех использовать блестки в таких объемах, какие только можно себе представить. Само собой, лица были покрыты блестками, а волосы блестели; актеры, исполнявшие роль Лунного Оленя, были полностью покрыты зеленым блеском; у Малышки Бетти, игравшей ребенка-кретина, блестки сыпались из пизды — и все потому, что Джон Ваккаро помешался на блеске, он сделал блеск символом скандальности.
Вся сцена переливалась. И не только там, где находились люди, — сверкало все, потому что актеры двигались, танцевали, сталкивались друг с другом, прыгали на реквизите — все, все было завалено блеском. Короче, сцена со включенными прожекторами выглядела, как сплошной ураган блесток.
Джон Ваккаро: У меня и в мыслях не было никакого «движения глиттера». Я использовал блестки в театре еще в середине пятидесятых. Но ни о какой вульгарности и речи не было. Мне неинтересно продвигать гомосексуальность. Мое восприятие плохо переносит вульгарность. Существовали две школы: гомосексуалы и театралы. Некоторые гомики думали, что занимаются театром: «А отчего бы нам ни пойти в ночной клуб и ни устроить там что-нибудь эдакое с переодеванием, в духе «La Cage Aux Folles» [32] ». Вот-вот, именно «что-нибудь эдакое». Но это ни в коем случае не театр. Совсем не театр.
32
Клетка для безумцев.
Высшей формой сцены всегда был человек против себя самого: Гамлет, Король Лир, Вилли Ломан, Бланш Дюбуа. Я же всегда полагал, что высшая форма театра — это мир против самого себя. И на хуй «человека»! Я отказался от «человека». Мне куда интереснее мир. В любом случае, существовали две различные школы. У меня был социальный подтекст, у других нет.
Блестки были лишь представлением, способом подачи. И ничем больше. Америка повернута на лоске, вот как я это преподносил. А ведь здорово получалось! Блестки — это косметика. С их помощью я показывал Америке ее собственное лицо. Это был лоск Таймс-сквер. Как думаешь, что ты увидишь, если вырубишь свет и посмотришь на Таймс-сквер? Да ничего!
Ли Чайлдерс: Помнится, Джеки репетировала с Джоном Ваккаро собственную пьесу, «Heaven Grand in Amber Orbit», в которой она сама же играла главную роль. И тут все как-то неожиданно обернулось. С Джоном вообще тяжело работать — он предпочитает насилие всем остальным методам убеждения. Он буквально вколачивал в актеров нужный ему стиль. А Джеки плотно сидела на спиде и была конченым параноиком — любая мелочь моментально приводила ее в бешенство. Они то и дело собачились, доходило до драк. В конце концов Джон разодрал в клочья всю ее одежду, швырнул ей туфли в лицо, уволил и спустил пинками с лестницы; он давно успел прославиться подобными выходками. Главная роль в пьесе досталась Руби Линн Райнер.
Несколько дней спустя Джеки появилась на пороге моей квартиры. Сказала, что окончательно порвала с Джоном Ваккаро, что ушла из пьесы и что все в Нью-Йорке должны считать, будто бы она покончила жизнь самоубийством. Так что она пока поживет у меня, но никто не должен знать об этом, потому что Джеки Кертис вроде как мертва.
Я сразу же загорелся. Идея была просто восхитительная. Я сказал Джеки: «Конечно, заходи!» А на следующий день появился Холли Вудлон, такой стильный, весь в черном бархате, с черными страусиными перьями в волосах, и заявил: «О, меня снедает скорбь!». Ну, и тоже остался у меня.