Прости меня, Леонард Пикок

Квик Мэтью

Вот если бы стереть последние двадцать четыре часа!

Я проверяю список вызовов, не нахожу никаких звонков от Линды и даже не знаю, что и думать.

С одной стороны, я чувствую громадное облегчение, а с другой – страшное разочарование, что несколько сбивает с толку.

Я лезу в карман проверить, на месте ли чек на шестизначную сумму, который я пытался вручить Бабаку, а затем, сам не пойму почему, рву чек на миллион мельчайших кусочков, и кусочки эти устилают пол в гостиной герра Силвермана, у которого наверняка возникнут проблемы с уборкой, уж больно их много.

Я не в состоянии мыслить здраво.

Я не уверен, что могу себе доверять.

Я

смотрю на закрытую дверь спальни герра Силвермана и думаю о том, как он сейчас спит в одной постели с Джулиусом, как им живется вдвоем в городе, который не имеет ничего общего ни со мной, ни с моей дерьмовой средней школой, ни с уроками герра Силвермана, а также о том, как я вторгся в их мир, переступив все на свете красные линии. И нетрудно понять, почему так разозлился на меня Джулиус, ведь я вел себя будто самый что ни на есть настоящий психопат, и от этого у меня на душе снова становится паршиво, так как герр Силверман просто пытался делать что должно, и это удивительно, ведь никто не пытается делать что должно, но прямо сейчас мое место рядом с Линдой и с моим папой. А поскольку как родители они полностью облажались, у меня в результате съехала крыша и герру Силверману пришлось разгребать мое дерьмо, что по отношению к нему не слишком-то справедливо и в конце концов может быть чревато для меня разными нехорошими вещами. Все это странно, поскольку мне реально нравится герр Силверман, и вообще, он искренне печется о свихнувшихся ребятах – взять хотя бы тот факт, что он встретился со мной под мостом, когда все нормальные дети уже давно спят. Но мне не следует здесь находиться. Это была ошибка. Моя вина. Я точно знаю. И возможно, ему не следовало приходить мне на помощь. Возможно, нельзя быть слишком уж хорошим в ущерб себе. И надеюсь, я не втянул его в неприятности.

Интересно, разговаривал ли он с Линдой после того, как я отрубился, и что, блин, он ей там наговорил?

И смог ли он заставить ее почувствовать себя хотя бы капельку виноватой из-за такой непростительной забывчивости? Смог ли он пробиться сквозь всю эту штукатурку на фасаде высокой моды?

И как много он рассказал ей о том, что случилось?

И было ли ей хоть чуточку не наплевать?

Я абсолютно уверен, что теперь герр Силверман впутает в это дело школьное начальство и школьный психолог станет оценивать мое психическое состояние с целью определить, представляю ли я угрозу для себя или окружающих, а когда они поймут, насколько оно неустойчивое, то накачают меня лекарствами и посадят в психушку, и я сразу начинаю волноваться на тему, как и где все будет происходить. А что, если это окажется даже хуже моей теперешней жизни?

А что,

если герр

Силверман

ошибается

насчет

моего

будущего?

Неожиданно я понимаю, что пора сваливать отсюда, пока он не проснулся.

Свалить как можно быстрее подальше от герра Силвермана и нашего разговора прошлой ночью – теперь для меня задача номер один.

Я навязываю свое общество.

Меня здесь не должно быть.

Возможно, я даже не должен оставаться в живых.

Возможно, я просто хочу насладиться последними часами свободы, прежде чем меня посадят в психушку.

Возможно, я просто нуждаюсь в личном пространстве.

Так или иначе, я медленно встаю и на цыпочках прокрадываюсь мимо закрытой двери спальни в кухню, где нахожу приклеенные к холодильнику стикеры.

Я пишу:

Герр Силверман!

Не беспокойтесь; я в порядке. Хочу побыть один.

Еду домой. Опасность миновала.

Не о чем беспокоиться. НЕ О ЧЕМ.

Простите.

Спасибо вам.

Л. П.

P. S. Извинитесь за меня перед Джулиусом. Такого больше не повторится.

Обещаю.

Я на цыпочках пробираюсь через гостиную и чувствую огромное облегчение от того, что входная дверь закрывается без скрипа и скрежета.

Я ушел.

35

Я спускаюсь по лестнице на первый этаж, и вот я уже на предрассветных улицах Филадельфии.

Вокруг ни души, и я начинаю представлять себе, будто весь город оказался под водами океана. Я представляю себе, как ныряю с аквалангом, причем это довольно легко сделать, поскольку на улице темно и безлюдно, и вообще, я весь мокрый от пота после ночи под пуховым одеялом, которым укрыл меня герр Силверман, а также из-за жуткого нервяка, который так и не прошел, хотя я и стараюсь не думать о вчерашнем дне и о том, что, возможно, сделал ошибку, выбрав жизнь.

Спустившись в подземку, я проползаю под турникетом, чувствуя, как к ладоням прилипает отвратительная городская грязь, потому что у меня с собой нет денег, и я жду в пропахшем мочой, загаженном подбрюшье Филадельфии, представляя, будто я в потоках света ныряю с аквалангом, плыву вместе с Горацио по туннелям метро и, возможно, даже показываю С. граффити на стенах, ведь она уже стала достаточно взрослой, чтобы исследовать с аквалангом столь опасные замкнутые водные объекты.

После бесконечных, как мне показалось, часов ожидания приходит поезд, и я единственный пассажир в вагоне.

И вот, когда мы выбираемся из-под земли и едем по мосту Бена Франклина, солнце лениво поднимается на востоке из-за горизонта, и я невольно жмурюсь от яркого света.

Я слышу, как объявляют мою станцию, встаю с места и стараюсь удержаться на ногах, пока поезд замедляет ход.

Еще слишком рано для зомби в деловых костюмах, хотя я точно знаю, что уже совсем скоро они начнут кучковаться на платформе.

Возле турникетов дежурит охранник метрополитена, поэтому мне нужно срочно принять решение, поскольку у меня нет билета, чтобы выйти наружу.

И только я собираюсь дать деру, как вижу на земле старый билет.

Поднимаю его и вставляю в автомат.

Естественно, номер не проходит.

– Офицер, – говорю я и машу бумажным прямоугольником. – Мой билет не работает.

– Тогда подлезь под турникет, – отвечает он, шумно прихлебывая кофе из пластикового стаканчика размером с ведро, и поворачивается ко мне спиной.

Я проползаю под турникетом и выхожу на улицу, залитую первыми утренними лучами света.

У меня еще нет четкого плана, но я почему-то делаю круг и прохожу мимо дома Лорен, расположенного рядом с церковью ее папы.

Когда я смотрю через дорогу на ее дом, у меня, типа, возникает такое чувство, будто дом этот тоже смотрит на меня, словно два ряда окон на втором этаже – это глаза, а ряд окон на первом – рот. Вроде того, что можно увидеть в старых фильмах ужаса: дом, оживающий в виде лица.