Просто Иван
Шрифт:
– Да ведь это наш пулемёт Максим.
– Эта догадка не вызвала никаких эмоций: только неизвестно почему тело ощутило сильнейшую усталость.
– А судя по тому, что звук идёт с двух сторон, то он не в полном одиночестве поёт свой реквием по захватчикам.
– Молодец казак - атаманом будешь!
Похвалил Лёшу подбежавший Дзюба. Он украдкой выглянул из окопа, затем обернулся и подмигнул своим единственным глазом: который не скрывала повязка, ставшая после боя грязно-серой.
Однако парню было не до этой похвалы: его трясло мелкой дрожью. Горячка боя не дававшая ему задумываться о том что он делал, постепенно
– Э брат. Вона как оно тебя.... Да-а-а уж, тебе нужно срочно принять лекарство.
– С этими словами Дзюба проворно развернулся и исчез из поля зрения.
Впрочем, вскоре он снова появился, присел на корточки и протянул открытую флягу.
– На Ванюша, попей моей микстурки.
Можно считать молодого парня, пережившего свой первый в жизни настоящий бой слабаком который раскис, и стало быть он не на что не годен. Однако этот вопрос спорный. Нам порою кажется, что уж мы точно обладатели не то что' крутых" - титановых яиц. И завалив больше десятка вооружённых до зубов вражин, будем олицетворять само спокойствие. Для пущей наглядности подойдём к горящему танку супостата и неспешно прикурим от него сигару - на крайний случай за неимением оной, раскурим самокрутку. И после чего, пустив дым колечками изречём:
– Да-а-а, могло быть и хуже... .
Однако в жизни всё по-другому - как говорится не зарекайтесь. Поэтому протягивая руку к фляжке и делая несколько глотков, Лёшка не обратил внимания не на сильный спиртной запах, не на вкус той жидкости которую пил. После третьего или четвёртого глотка он закашлялся и оторвался от горлышка фляги.
– От молодца.
– По-отечески тепло проговорил Дзюба.
– Гони эту тоску прочь.
Он ещё на Финской войне видел как после первых боёв ребят трясло, выворачивало - впрочем: не миновала сея чаша и старшину. Правда тогда он был ещё необстрелянным сержантом. ...
– А ты молодец. Так их и надо: пулей, штыком и прикладом. Мы этих немцев с их Гитлером к себе не звали.
– Затем Дзюба чего-то заметив проговорил.
– Ты Ваня свою гимнастёрку то снимай, и рубаху тоже. Тебя вона как оцарапало, перевязаться надобно.
Лёшка не сказав не единого слова в ответ, послушно разоблачился по пояс и безучастно наблюдал как старшина стал спешно обыскивать трупы немцев. Только на сей раз отрешённость имела другой характер. Его голова кружилась, как будто он перекатался на аттракционе, называемом в народе 'центрифугой". Что было не мудрено, коль спиртное было выпито натощак и после такого стресса. Впрочем после сильного стресса, алкоголь людьми воспринимается как водичка - но только не в этом случае: в груди Лешки потеплело, тело охватывала манящая нега и хотелось просто вздремнуть.
– О отличная фляжка... и это сгодится... опаньки, хорошая бритва - пригодится взамен моей утерянной....
– Занимаясь мародёрством Дзюба что-то бормотал, но до Лёшки долетали только обрывки фраз.
Лёша уже проваливался в сон: точнее балансировал на грани провала в царство древнего божка Морфея, когда его бок как кипятком ошпарило. После такой неожиданной встряски: хмель и сон как ветром сдуло.
– Повезло тебе Ванюша.
– Тихо приговаривал Старшина, протирая проспиртованным тампоном рану.
– О-о-о, как удачно для тебя эта пуля пролетела: стреляли то в упор, а она только шкурку подпортила. Вон, видишь - от близости выстрела даже пороховые следы остались. Вот браток, знать ...
Следующее что сделал старшина после окончания перевязки, - было то, что он принёс вещевой мешок убитого красноармейца.
– Вот-так Ваня, отныне этот сидор твой - тебе он больше пригодится. Вот, в него я тебе положил трофейную бритву, мыло, пару ганцевых аптечек. Далее. Цепляй на ремень флягу - это тебе не наша стекляшка: и легче, и не разобьётся в самый не подходящий момент. Опосля вешай, котелок - кстати, в нём и сидоре лежат консервы - когда будем вечерить, поделим это сокровище на всех бойцов. Да. Ещё, у нас есть три немецких 'колотушки".
И только после этого Лёша заметил, что на ремне старшины висит трофейная фляга, и также за него были засунуты три гранаты с длинными деревянными ручками.
– Тут такое дело, товарищ старшина, я в нише для боеприпасов две лимонки нашёл, поэтому мне гранат больше не требуется. Забирайте их себе.
– От молодца! Давай доставай скорее и делись этим богатством со своим боевым товарищем. А то, эти фашистские дуры бывает не срабатывают, да и если дёрнул их за верёвочку: знать всё, прошла любовь - надобно от неё скорее избавляться. Посему меняю колотушки на твою лимоночку - одну к двум.
Не успел Лёшка удивиться, с чего это старшина снизошёл до подобного панибратства как в траншее появился молодой солдатик посыльный, - может быть он даже был воспитанником муз взвода: уж больно походил на пятнадцатилетнего подростка, только его карие глаза смотрели исподлобья не по-детски устало и серьёзно. Его тщедушное тельце в форме, с увесистым вещмешком за плечами и взглядом старика: абсолютно не сочеталось с детским личиком - над верхней губой которого не успел пробиться даже первый пушок. От него они узнали, что как стемнеет, остатки их стрелкового батальона и инженерной роты: участвовавшие до вчерашнего дня в строительстве оборонительной линии идут в прорыв. Отцы командиры решили поступить по Брусиловски - ударить в нескольких направлениях: а где удастся развить наиболее удачный прорыв, туда и устремятся остальные. Далее, все будут должны пробиваться к Черемхе: там должно быть расположена сорок девятая стрелковая дивизия, с которой нам и надо будет соединиться.
– А как быть с тяжелоранеными?
– Уточнил Дзюба, когда посыльный сказал всё, что должен был сказать, и, сняв вещмешок, извлёк из него несколько бумажных упаковок с патронами к винтовке.
– Как их эвакуировать будем?
– Дядь Гриш, так погибли они всё.
– Тихо сказал мальчишка, и застыл на пару секунд на полу движении, а его глаза налились предательской влагой.
– Немцы на наш временный лазарет тяжёлые бомбы сбросили: говорят там некого в живых не осталось, ни солдат, ни моей мамки, ни бабушки.
Утянув горловину сидора, мальчонка закинул его за плечи, утёр рукавом гимнастёрки слёзы и, встав, произнёс внезапно посерьёзневшим голосом:
– Пошёл я дядь Гриш, мне ещё многим надо донести приказ товарищей майора и младшего политрука. Заодно, надо успеть поднести всем, выжившим остатки боеприпасов: чтоб было чем бить этих гадов.
Уже глядя в след исчезнувшему за поворотом мальчишке, которого им больше не давилось повстречать на дорогах этой войны, Дзюба с тоской вздохнул и проговорил: