Просто Лиза
Шрифт:
— Нет, говорю тебе, у меня никакой внучки! И если ты, мил человек, сейчас не уберешься с моего двора, я за себя не отвечаю.
— А я говорю: вы лжете! Покажите нам вашу внучку! Мы должны убедиться, что с нею все в порядке. Иначе обратимся в милицию. Вы меня понимаете?
— Нет у меня никого! Одна я в избе…
Я так и сяк крутилась вокруг щели, прикладываясь к ней то одним, то другим глазом, то ухом. Черт возьми, ну почему все самое интересное проходит мимо меня! Пока ясно, что бабка не хочет, чтобы я пообщалась с Сергеем и его женой. Причем ни одного мало-мальски убедительного довода пока не привела. Просто тупо стоит
Сергей что-то руками машет, на дверь тычет. Я даже вздрогнула сначала, показалось, что четко на меня показывает. Только потом поняла, что он меня видеть-то не может. Черт, Прасковья опять своей задницей весь обзор перекрыла. Ладно, тогда послушаю, о чем они там базарят:
— Нет у меня никого! Одна я в избе…
Вот это номер! Ну, бабка, ты даешь! Как это нету? А я что, ни в счет? Ну лады, сейчас я тебе устрою концерт мартовских котов!…
— А я повторяю, уверен, что вы зачем-то врете нам прямо в глаза. Так куда делась ваша внучка?
Прасковья не успела ответить, как из-за двери раздалось истошное:
— Здесь я, здесь! Не верьте ей! Она меня теперь даже во двор не пускает!…
Прасковья аж вздрогнула, когда услышала этот крик. Но надо отдать ей должное, быстро пришла в себя и покрепче перехватила дробовик.
— Ну вот, а вы говорили — нет внучки. А это тогда кто у вас за дверью?
— Слишком много вопросов задаешь, парень. Смотри, я и разозлиться могу. В последний раз говорю тебе: проваливай, пока цел.
— Пока не уверюсь в том, что ваша внучка цела и невредима, шага отсюда не сделаю.
— Ну, как знаешь…
Прасковья подняла дробовик и в упор навела его на Сергея. Он чуточку дернулся, но выдержал тяжелый взгляд старухи и даже сделал маленький шажок вперед. Светлана за его плечом тихо охнула.
— Стой, где стоишь, а то выстрелю!
— Покажи внучку!
— Ну все, парень. Я тебя предупреждала. Ты нарвался!
Прасковья выстрелила. Но за какие-то мгновения до выстрела, Светлана, почувствовав, какая опасность грозит ее мужу, выскочила вперед и закрыла его собой. Почему она так сделала, и сама толком не понимала. Просто знала: так надо и все. И не было в этом особого самопожертвования или героизма: то же самое она сделала бы, будь на месте Сергей любой другой близкий ей человек. Вот и все, собственно говоря.
Вышло так, что заряд дробин обжег ей правую руку и частично правый бок. Светлана просто не успела развернуться спиной к Прасковье, как того хотела. Что, в общем-то, вполне вероятно, спасло ей жизнь. Боли сразу не почувствовала. Просто какие-то новые ощущения появились. Что-то щекочется, капает. Проведя левой ладонью по правому плечу, она отняла руку и увидела на ней кровь. И сразу же, словно ушат холодной воды на голову, пришла боль. От ее неожиданного появления и от осознания того, что случилось, Светлана завопила.
Сергей подхватил ее за талию и быстро-быстро со всех ног увел с линии огня. Ему показалось, что следом еще звучали выстрелы, в доме надрывалась криком девушка, костерившая сумасшедшую бабку что было мочи. Впрочем, сказать было это так или нет, он не мог. Все его действия, словно у робота, были подчинены единственной мысли: если я не доставлю Свету к врачам, она может умереть. Я должен ее спасти, обязательно должен!
Слава Богу, лужайка, где они оставили рюкзаки, была достаточно близко от хутора Прасковьи, но при этом полностью скрыта от глаз ее сумасшедшей владелицы. Сергей усадил уже не кричащую, а просто плачущую Светлану,
О том, что врача как такового там может просто не оказаться, Сергей предпочитал не думать. Главное — добраться, а там уже разберется, что к чему. В крайнем случае, придется на время позаимствовать чье-то транспортное средство, чтобы добраться до больницы. Но Света? Она в шоке и не пройдет такое расстояние. Ее уже начала бить крупная дрожь, а времени, чтобы сделать ей горячее питье, просто нет. Как же быть?
Сергей перевел взгляд с жены на рюкзак. Хм, а в этом что-то есть. Светлана довольно миниатюрная женщина, и запросто там уместится. Конечно, комфорта особого не предвидится, но, как говорится, на безрыбье… Сколько в ней веса? Кажется, пятьдесят пять. Многовато. Самый тяжелый рюкзак, который он когда-либо тащил на себе, весил сорок восемь килограмм. Они тогда всей студенческой компанией в горы отправились. А он пожадничал и помимо всех тросов и скального снаряжения еще и фототехники килограммов на семь набрал, чтоб горные пейзажи поснимать. Но с другой стороны: тогда это было развлечением, а сейчас речь идет о жизни и смерти самого близкого человека. И где сорок восемь, там и пятьдесят пять. Сам рюкзак выдержит, он из крепкой тряпки сшит, Сергей такой два месяца искал, пока нашел. Так что Светлане его не прорвать.
Единственное, что Света в рюкзаке спину себе рискует отбить, но тут уж выбирать не приходится. Зато такая транспортировка наиболее безопасна с точки зрения полученных ею ранений. Иначе как не крути, придется хватать ее за израненную руку, а это и больно, и чревато заносом инфекции. Или тащить волоком на том же рюкзаке по всем лесным корягам и камням. Нет, решено. Сергей вытряхнул из рюкзака все его содержимое.
— Света, Светочка, ты меня слышишь, лапуля?
Светлана кивнула.
— Сейчас я надену на тебя свитер и ветровку. После этого полезай в рюкзак, устраивайся поудобнее, и я отнесу тебя в больницу.
Света вновь еле заметно кивнула. Силы покидали ее прямо на глазах.
Честное слово, я до последнего была уверена, что Прасковья не выстрелит. Но когда грянул первый выстрел, поняла: дело дрянь. Заглянула в щель и увидела, как жена Сергея с удивлением рассматривает свою красную ладонь, а потом кричит. Кричит страшно, отчаянно. От ее крика у меня внутри все похолодело. И тут Прасковья снова выстрелила. Даже не знаю, попала она второй раз в ребят или нет, потому что у меня, что называется, упала планка. Я изо всех сил принялась пинать дверь и кричать:
— Ты, скотина, чего делаешь? Это же люди! Ты в кого стреляешь, старая сволочь? Думаешь, я это просто так оставлю? Прекрати немедленно, иначе я запихаю этот дробовик тебе в задницу! Немедленно прекрати пальбу, сука драная!…
Даже не припомню все те кары, которыми я грозила Прасковье и эпитеты, которыми ее награждала. Наверное, полную чушь несла. Но какая к черту литературная правильность и политкорректность, когда эта дрянь ранила ни в чем не повинных людей? Их единственное прегрешение заключалось только в том, что они хотели помочь мне. И этого было достаточно для того, чтобы Прасковья открыла по ним пальбу! Боже мой, Чикаго тридцатых годов, а не тихое Подмосковье начала двадцать первого века!