Просто любовь

Бэлоу Мэри

– Сиднем, – сказала Энн, и он почувствовал ее руки на своих бедрах, – я вышла за тебя замуж. За всего тебя. Я знаю, что не могу разделить с тобой эту боль, но ты не должен пытаться оградить меня от этого или умерить мои переживания. Я расстроюсь, если ты так поступишь. Мы были друзьями почти с самого начала нашего знакомства, разве не так? Но теперь мы больше чем друзья, несмотря на шаткое начало нашего брака. Мы – муж и жена. Мы… любовники.

Они были близки лишь однажды. Но успели зародить жизнь в ее чреве,

и теперь были связаны навсегда. Он не мог заставить себя жалеть о произошедшем, хотя видел ее страдания и чувствовал свою вину за то, что вырвал ее из привычной среды и увез от людей, которых она любила. Ему стоило позаботиться о ее поддержке в последние два дня, вместо того, чтобы спорить с ней и нагружать своей болью.

Сид опустил одеяло и погладил пальцами ее руку.

– Наверное, я тщеславный и самовлюбленный человек, – сказал он. – Мне претит мысль о том, что ты стала свидетелем моей слабости.

– Полагаю, что ты, Сиднем Батлер, вероятно, последний человек, кого я назвала бы слабым.

Он улыбнулся.

– Эндрю сказал правду? Твою руку действительно ампутировал военный хирург?

– Да, британский хирург. После того, как Кит и группа испанских партизан спасли меня. А вот спасти руку оказалось невозможно.

– Сиднем, я хочу видеть тебя.

Не понять, что она имела в виду, было невозможно.

Он не снимал рубашку и бриджи в кровати, даже если ложился, когда Энн уже спала.

Он покачал головой.

– Мне это нужно, – сказала она.

Сид знал, что это было неизбежно, если они не собирались прожить всю жизнь раздельно, соблюдая обет воздержания, что он находил гораздо более мучительным, чем одиночество. Рано или поздно Энн должна была увидеть его.

Он бы только хотел, чтобы это произошло позже. Он так устал…

Но она не стала дожидаться разрешения. Поднявшись на ноги, Энн зажгла единственную свечу на маленьком столике около кровати. Затем снова опустилась перед ним на колени и, откинув одеяло, вытянула его рубашку из-за пояса бриджей. С его стороны было бы грубо не поднять руку, чтобы она могла стянуть рубашку через голову.

Сид не закрыл свой глаз. Он наблюдал за ней.

Хирург ампутировал ему руку несколькими дюймами ниже плеча. Поскольку сражений в то время уже давно не было, и хирург не торопился к другим раненым, ожидавшим своей очереди лечь под нож, то он наложил хороший, аккуратный шов. Культя не была ужасной, как это часто бывает при ампутациях.

– Знаешь, у меня все еще есть рука, – с кривой усмешкой сказал он. – И кисть. В моем сознании они все еще на месте и очень реальны. Я могу чувствовать их. Иногда они чешутся. Я почти могу пользоваться своей кистью. Но ни того, ни другого у меня нет, как видишь.

Но она увидела не только его культю. Вся правая сторона его тела была багрово-фиолетовой от ожогов, на их фоне ярко выделялись мертвенно бледные перекрещивающиеся шрамы от старых ран. Они покрывали весь бок и ногу до колена.

Энн положила руку на его обнаженное тело выше пояса бриджей.

– Все еще болит?

Сид колебался.

– Да. Особенно глаз, культя и колено, которое, в сущности, не пострадало. Но боли непостоянные и вполне терпимые. Мне становится хуже в сырую погоду. Это то, к чему я привык и что могу контролировать. Можно научиться жить с неудобством и даже болью, Энн. В течение шести месяцев я мечтал о смерти, но рад, что выжил. Жизнь прекрасна, несмотря на все потери, которые выпали на мою долю. Думаю, я не привык жаловаться.

– Это так, – согласилась Энн.

Она приложила ладонь к его правой щеке. Сид закрыл единственный глаз и прижался к ее руке. Почти никто, кроме врачей, не прикасался к его правой щеке с тех пор, как он вернулся с Полуострова. Как будто его мучители наложили вечный запрет. Он даже не представлял себе, как жаждал прикосновений – нежных прикосновений – после того насилия, через которое ему пришлось пройти. Ему казалось, что ее прикосновение исцеляет, что когда Энн уберет руку, его плоть снова будет целой и невредимой.

Он сглотнул комок в горле.

Затем почувствовал прикосновение ее пальчика к черной повязке на его глазу и сразу понял, что она собирается сделать. Схватив ее за запястье, Сид открыл левый глаз, но было уже поздно. Энн уронила повязку на пол около стула.

Он смотрел на нее с ужасом и болью.

– Все в порядке, – мягко сказала Энн. – Сиднем, ты – мой муж. Все в порядке.

Но ничего не было в порядке. У него не было правого глаза. Его закрытое, испещренное шрамами веко плоско закрывало то место, где раньше был глаз. Это было, мягко говоря, весьма неприятное зрелище.

Он не закрыл глаз. Только сильно сжал зубы и наблюдал за ней, пока Энн разглядывала его. А потом встала, наклонилась, положив руки ему на плечи, и прижалась губами к уголку его изуродованного глаза.

Сид боролся со слезами, которые болезненным комом встали у него в горле.

Энн посмотрела на него с улыбкой.

– Без повязки ты меньше похож на пирата.

– Это хорошо или плохо?

– Полагаю, что некоторые женщины находят пиратов совершенно неотразимыми.

– Тогда может быть мне снова надеть повязку?

– Лучше не соблазняй меня. Я замужняя леди.

– Ах, как это грустно.

– Не для меня. Понимаешь, мне не нужен пират. Я считаю неотразимым своего мужа.

Оба улыбнулись.

Но воздух между ними накалился, и Сид с удивлением осознал, что усталость исчезла под натиском непреодолимого желания к ней. И на этот раз она явно его соблазняла.

Он встал.

– Думаю, стоит проверить, так ли это.

– Полагаю, что действительно стоит.

Она прижалась к мужу, и ее пальцы скользнули за пояс его бриджей. Энн одновременно расстегивала пуговицы и раздевала его, пока он не остался перед ней обнаженным. Ее взгляд впитывал все его раны до самых коленей.