Просто вместе
Шрифт:
— Не имена, а чистая умора…
— Подожди, это еще не все… Необходимо было поднести в дар святому Гренуйяру из Прейи ex-voto [50] — маленького воскового младенчика…
— Гренуйяру?
— Ну да! Боже, до чего они были хороши, мои восковые детки… Настоящие пупсики… Разве что не говорили… А потом — я давно потеряла надежду и смирилась — это случилось… Я забеременела… Мне было хорошо за тридцать… Ты вряд ли поймешь, но я уже тогда состарилась. Так появилась Надин, мать Франка… Как мы с ней тетешкались, как баловали эту девочку… Как королеву. Мы сами ее испортили. Слишком сильно любили… Или неправильно любили… Спускали ей все капризы… Все, кроме последнего… Я отказалась дать ей
50
Здесь: приношение по обету.
— Тихо, тихо, тихо…
Камилла погладила ее по ноге.
— Тихо…
— Ну так вот, она… Она родила этого малыша и оставила его мне… «Вот, — сказала она, — ты его хотела — так получай! Довольна?»
Полетта закрыла глаза.
— Теперь ты довольна? — повторяла она, собирая чемодан. — Теперь довольна? Как можно говорить подобное? И разве возможно такое забыть? Скажи мне. Ответь… Она оставила мальчика с нами, а несколько месяцев спустя вернулась и забрала его, а потом снова привезла сюда. Казалось, все мы сходим с ума. Особенно Морис, мой муж… Думаю, она довела своего отца… Она возвращалась еще раз — чтобы забрать малыша, потом приезжала за деньгами — якобы на сына! — и сбежала среди ночи, «забыв» его у нас. Однажды — это стало последней каплей — она заявилась к нам как ни в чем не бывало, и Морис встретил ее на пороге с ружьем в руках. «Видеть тебя больше не желаю, шлюха несчастная! — кричал он. — Нам стыдно за тебя, ты не заслуживаешь этого малыша. И ты его больше не увидишь. Ни сегодня, ни потом. Давай вали отсюда. Оставь нас в покое». Камилла… Это ведь была моя девочка… Девочка, которую я ждала десять долгих лет… Девочка, которую я обожала. Обожала… Боже, как же я любила вытирать ей мордочку после еды… Как я ее облизывала… Мы дали этой малышке все. Все! Самые красивые платья. Каникулы у моря и в горах, лучшие школы… Все, что было хорошего в нас, мы отдали ей. События, о которых я тебе рассказываю, происходили в маленькой деревушке… Она уехала, но все, кто знал ее с детства и прятался за ставнями, наблюдая за спектаклем, который устроил Морис… они-то остались. И я продолжала встречаться с ними каждый день… Это было… Бесчеловечно… Сущий ад. Участие добрых соседей — худшее, что есть на этом свете… Одни говорят: «Мы молимся за вас…» А сами хотят узнать пикантные подробности. Другие спаивают твоего мужа, приговаривая: «Мы и сами поступили бы точно так же, черт побери!» Мне много раз хотелось их прибить, клянусь тебе… Жалела, что у меня нет атомной бомбы!
Она засмеялась.
— Что было дальше? Он остался с нами. И ни у кого ничего не просил… Мы любили его. Как умели… Возможно, иногда мы даже проявляли излишнюю строгость… Не хотели повторять прежних ошибок… Послушай, тебе не стыдно рисовать меня вот в таком виде?
— Нет.
— Ты права. Стыд — бесполезное чувство… Пользы он человеку не приносит — разве что окружающих может потешить. Насладившись твоим стыдом, они возвращаются домой, закрывают ставни, надевают тапочки и переглядываются, самодовольно улыбаясь. В их семьях, уж конечно, ничего подобного произойти не может! Послушай, детка… Успокой меня. Надеюсь, ты не рисуешь меня со стаканом в руке?
— Нет, — улыбнулась Камилла.
Они помолчали.
— Но потом ведь все наладилось…
— С малышом? Да… Он хороший мальчик… Способен на глупости, но открытый, смелый. Он проводил время со мной, на кухне, или с дедом — в саду… А еще они часто ходили на рыбалку… Характер у моего внука был не сахар, но рос он как все дети… Жить с двумя стариками, которые давно утратили охоту говорить друг с другом, было не слишком весело, но… Мы делали все, что было в наших силах… Играли с ним… Сохраняли всех народившихся котят… Возили его в город… Водили в кино… Давали деньги на футбольные наклейки, покупали новые велосипеды… Знаешь, он ведь хорошо учился в школе… О, первым учеником он, конечно, не был, но старался… А потом она снова вернулась, и мы вдруг подумали: будет хорошо, если он уедет… Ведь даже такая странная мать лучше, чем вообще никакой… И потом у него был бы отец и младший брат и что это не жизнь — расти в умирающей деревне, а в городе он сможет учиться в хорошей школе… Но мы снова ошиблись… Попали впросак. По неопытности. Как безмозглые идиоты… Продолжение тебе известно: она разбила ему сердце и посадила в поезд «Париж — Тулуза», отходивший в 16.12…
— И вы больше никогда ничего о ней не слышали? Не видели ее?
— Нет. Только во сне… Во сне я часто ее вижу… Она смеется… Она такая красивая… Покажешь мне, что ты там нарисовала?
— Ничего. Вашу руку на столе…
— Зачем ты слушаешь мою болтовню? Почему тебя это интересует?
— Мне нравится, когда люди раскрываются…
— Почему?
— Не знаю. Похоже на автопортрет, вам так не кажется? Созданный с помощью слов…
— Ну а ты?
— А что я? Я не умею рассказывать…
— Ненормально, что ты проводишь все свое время с такой старухой, как я…
— Неужели! Вы точно знаете, что нормально, а что нет?
— Тебе бы следовало ходить куда-нибудь… Видеться с людьми… С твоими ровесниками! Ну-ка… Сними крышку с кастрюли… Ты помыла грибы?
— Она спит? — спросил Франк.
— Кажется…
— Слушай, меня подстерегла консьержка, придется тебе к ней сходить…
— Ты снова въехал в помойку?
— Нет. Это из-за парня, которого ты поселила наверху…
— О, черт… Он что-то натворил?
Он развел руками и покачал головой.
Пикуш разволновался, и мадам Перейра открыла застекленную дверь, прижав руку к груди.
— Входите, входите… Садитесь…
— Что происходит?
— Садитесь, говорю вам.
Камилла раздвинула подушки и присела на диванчик, обитый узорчатой тканью.
— Я его больше не вижу…
— Кого? Венсана? Но… Мы на днях столкнулись, он спускался в метро…
— Когда на днях?
— Не помню… В начале недели…
— Так вот, говорю вам — я его больше не вижу! Он исчез. Пикуш будит нас по ночам, так что я бы его не пропустила, сами знаете… Боюсь, с ним что-то случилось… Нужно сходить проверить, моя милая… Придется к нему подняться.
— Хорошо.
— Иисус Милосердный! Думаете, он умер?
Камилла открыла дверь.
— Эй… Если он умер, сразу мне скажите, ясно? Знаете… — Она нервно теребила медальон. — Мне не нужны неприятности в доме, вы меня понимаете?
— Это Камилла, впустишь меня?
Лай, какие-то шорохи.
— Ты откроешь или я позову кого-нибудь и высажу дверь?
— Нет… не могу… — ответил хриплый голос. — Мне слишком плохо… Приходи потом…
— Когда?
— Вечером.
— Тебе ничего не нужно?
— Нет. Отстань.
Камилла повернулась, чтобы уйти.
— Хочешь, я выгуляю твою собаку?
Он не ответил.
Камилла медленно спускалась по лестнице.
Она в полном дерьме.
Ей не следовало приводить сюда этого человека… Легко быть великодушной, распоряжаясь чужим добром… Нимб над головой она себе обеспечила! Наркоман на восьмом, бабулька, не вылезающая из постели, — и она за них отвечает! А ведь всю жизнь сама цеплялась за перила лестницы, чтобы не сломать шею. Просто блеск… Слава победителю. Довольна собой? Крылья при ходьбе не мешают?
О, проклятие!.. Не ошибаются только те, кто ничего не делает, так ведь?
Ладно, никто не хотел тебя обижать… Знаешь, на улице полно других бомжей… Один вон прямо перед булочной расположился… Почему бы тебе и его не подобрать? Ах у него нет собаки? Бедняга, знал бы он…