Просто вместе
Шрифт:
Печально, но факт.
Но иногда, иногда… Иногда ей удавалось разобраться в себе, и тогда две зануды сливались в одну — глупую и беспомощную. Иногда ему удавалось ее обмануть.
Как сегодня, например… Машина, послеполуденный отдых фавна, сельский рынок — это само по себе было неплохо, но потом он сделал ход посильнее.
У въезда в деревню он остановился и обернулся к ним:
— Бабуля, вам с Камиллой придется немного пройтись ножками… А мы пока откроем дом…
Гениальный ход.
Видели бы вы, как эта маленькая старушка в мольто новых носочках, которая много месяцев подряд отплывала в страну воспоминаний, медленно погружаясь в ватное беспамятство, сделала несколько осторожных шажков вперед, а потом подняла голову, слегка распрямила плечи и почти отпустила руку своей молодой спутницы-поводыря…
Это следовало видеть, чтобы понять значение слов «счастье» или «блаженство». Видеть это просиявшее лицо и королевскую поступь, смотреть, как она слегка кивает вырвавшимся на волю газовым занавескам, слышать ее безжалостный диагноз состоянию сада и дверных порогов.
Внезапно она прибавила шагу, как будто воспоминания и запах теплого гудрона заставили ее кровь быстрее бежать по жилам…
— Смотри, Камилла, это мой дом. Это он.
Камилла застыла.
— В чем дело? Что с тобой?
— Это… это ваш дом?
— Ну да! Боже, ты только взгляни, как тут все заросло… Ни один кустик не подстрижен… Вот ведь беда…
— Совсем как мой…
— Что?
«Своим» она называла не дом в Медоне, где изнывали ее родители, а тот, что начала рисовать, впервые взяв в руки фломастер. Маленький домик, который она придумала, место, куда она пряталась от мира, чтобы мечтать о курочках и жестянках с печеньем. Ее кукольный трейлер, ее гнездышко, ее синий домик на склоне холма, ее «Тара», ее африканская ферма, ее крепость в горах…
Дом Полетты напоминал маленькую, крепко сбитую сельскую кумушку, которая, вытягивая шею из глухого воротничка, встречала вас, подбоченившись с понимающе псевдожеманным видом. Из тех, что, потупив очи, изображают смирение, излучая при этом довольство и собой, и жизнью.
Дом Полетты был лягушкой, которая мнила себя величиной с быка. Маленькой пограничной сторожкой, возжелавшей сравняться величием с замками Шамбора и Шенонсо.
Этакой маленькой тщеславной крестьяночкой-гордячкой, мечтающей о величии и вопрошающей с тревогой:
— Взгляните, сестра моя, и скажите, все ли в порядке. Хороша ли моя черепичная крыша? Стройнят ли меня наличники из белого песчаника над дверью и окнами?
— Вовсе нет.
— Неужели? А мои слуховые окошки? Разве не прелестны эти обложенные камнем окошки?
— Ничуть.
— Ничуть? А карниз? Его тесал мой друг.
— И он не спасает дела, дорогая.
Тощая нахалка от обиды заросла диким виноградом, приукрасила себя цветочными горшками и даже позволила себе повесить над входной дверью подкову — в знак крайнего презрения к чужому мнению. Вот вам, Аньес Сорель и знатные дамы из Пуатье, у вас-то такой прелести нет!
Дом Полетты жил своей жизнью.
Она не хотела входить, ей нужно было одно — увидеть свой сад. Какое запустение… Все пропало… Повсюду пырей… Сейчас ведь самое время сеять… Капусту, морковку, землянику, лук-порей… А земля заросла одуванчиками… Боже мой, боже мой… Счастье еще, что я сажала много цветов… Сейчас для них еще рановато… Где мои нарциссы? Вот они, мои дорогие! А мои крокусы? О, Камилла, взгляни на эту красоту… Я не вижу, но они точно должны быть где-то здесь…
— Маленькие синенькие цветочки?
— Да.
— Как они называются?
— Леопольдия… или гадючий лук… Ох, — жалобно простонала она.
— Что такое?
— Их бы следовало рассадить…
— Да какие проблемы… Завтра же и займемся! Вы мне объясните…
— Ты сделаешь?
— Конечно! Обещаю учиться прилежнее, чем на кухне!
— И душистый горошек нужно будет посадить… Это любимые цветы моей матери…
— Все что захотите…
Камилла пощупала свою сумку. Отлично, краски она не забыла…
Кресло откатили на солнце, и Филибер помог Полетте устроиться. Слишком много волнений.
— Гляди-ка, бабуля, что у меня есть!
Франк появился на крыльце с большим ножом в одной руке и котом в другой.
— Я все-таки приготовлю вам кролика!
Они вынесли на улицу стулья и устроили пикник. К десерту все размякли, вытянули ноги и, прикрыв глаза, наслаждались ласковым деревенским солнышком.
В саду пели птицы. Франк и Филибер лениво препирались:
— Говорю тебе, это дрозд…
— Нет, соловей.
— Дрозд!
— Соловей! Черт, это, между прочим, мой дом! Я тут всех птиц знаю!
— Не спорь, — вздохнул Филибер, — ты же вечно возился с железками, что ты мог слышать. А я читал в тишине и прекрасно изучил их наречия… Дрозд грохочет, а когда поет малиновка, кажется, будто падают капельки воды… Так что это точно дрозд… Послушай, какие рулады выделывает… Словно Паваротти распевается… Ба, ну-ка скажи, кто это?
Она спала.
— Камилла?
— Два пингвина, мешающие мне наслаждаться тишиной.
— Прекрасно… Раз так… Идем, Филу, будем ловить рыбу.
— А? О-о-о… Да я… Я не слишком хорошо умею… Я всегда… за… запутываюсь…
Франк засмеялся.
— Пошли, малыш, не дрейфь. Ты расскажешь мне о своей возлюбленной, а я объясню тебе, где у спиннинга катушка…
Филибер с укором взглянул на Камиллу.
— Эй! Я ничего не говорила! — возмутилась она.
— Это не она. Мне мой мизинчик нашептал…
И они удалились — высокий смешной чудак в бабочке и монокле и коренастый разбойник в пиратской бандане…
— Ну, мальчик мой, расскажи дядюшке Франку, какую наживку ты припас… Наживка, знаешь ли, дело тонкое… Рыбешки ведь твари совсем не глупые… Совсем… Очень даже неглупые…