Простодурсен Лето и кое-что еще
Шрифт:
Утёнок с любопытством пялился вверх на её подбородок и рот.
– Жизнь преподносит нам сюрпризы, – сказала она.
– Что? – встрепенулся Простодурсен. – Утка вернулась?
– Нет. Но как же прекрасна Приречная страна! Простодурсен, взгляни на неё и скажи: что ты видишь? Что чувствуешь?
– Мне всё называть, что я вижу? Боюсь, мы сегодня не управимся.
Утёнок тоже взглянул туда, куда Октава велела смотреть Простодурсену. Но у него закружилась голова, и он зажмурился.
– Нет, – объяснила Октава, –
– Во-первых, я чувствую голод, – обстоятельно подошёл к делу Простодурсен, – и хочу поскорее спуститься в пекарню Ковригсена. Во-вторых, я чувствую холод – и думаю, что скоро зима, а у меня нет дров. Я хорошо ответил?
– Простодурсен, лапочка, бедный ты мой, – сказала Октава. – Театр нужен тебе гораздо больше, чем я думала.
– Ой, бедный, – крякнул Утёнок. – Но ничего, будет ему театр.
Когда они вздумали его жалеть, Простодурсен получше прислушался к себе и вроде бы что-то такое почувствовал. Может, это как раз сердце греется, подумал он. И решил сказать Октаве про её новый запах. Простодурсен хотел посмотреть, согреют ли Октаву его слова и что с ней от этого станется.
– Ты хорошо пахнешь, – начал он.
– Я? – удивилась Октава.
– Да, – кивнул Простодурсен.
– Простодурчик, это я просто для примера сказала, что в голову взбрело.
– Да? – удивился теперь Простодурсен.
Он заметил, что Октава прячет улыбку. Крохотную улыбочку прятала она в тени шляпы. Но никакого тепла Простодурсен так и не почувствовал. Он мёрз. Ему надоело торчать на этой горе. Хотелось поскорее спуститься в лес и заняться уже дровами.
Если дров не осталось вообще, ищи себе дерево по душе…
Они прихватили табуретку и пошли вниз. Несколько раз чудом не упали. Попробуйте спускаться вниз под горку в дождь втроём под одной шляпой и ни разу не запутаться, где чьи ноги.
– Всё-таки это важная штука – чтобы сердце горело, – сказала Октава.
– Тебе обязательно всё время говорить об одном и том же? Театр греет душу… У меня голова занята совсем другим. Слышишь, как Пронырсен дрова рубит? Ему всего-навсего самому надо согреться, ну а мне Утёнка целую зиму в тепле держать, а в доме ни щепки…
Дождь как зарядил, так и лил. Октаве приходилось то и дело отгибать вниз поля шляпы, чтобы стекла вода. Каждый раз, как Утёнок падал, поскользнувшись, они брали его на руки и нежно дули на ушибленные пёрышки. Лес был насквозь мокрый, везде лилась, капала, хлестала, струилась, сочилась вода. Только под ёлками было сухо. Ёлки стояли как раскрытые зонтики, растопырив лапы.
Наконец они дошли до Пронырсена. Он за это время срубил две сосны и теперь стёсывал с них ветки.
– Видал, Простодурсен? Знатные у
– Да уж, – завистливо сказал Простодурсен.
– Зато мы будем греть души и сердца, вот так-то, – сказал Утёнок.
– Кто бы сомневался… – захихикал Пронырсен. – Смотрите только, чтоб у вас носы при этом не отмёрзли.
– Ты не хочешь пойти с нами делать театр?
– Театр? Нет, мне дурака валять некогда. Меня дрова ждут, зима будет холодная.
– Слушай, слушай, Октава, – наставительно сказал Простодурсен.
– Ледяной ветер дует из застывшего сердца, вот что я слышу, – ответила Октава.
– Фуф! Много красивых слов знаешь, – похвалил Октаву Пронырсен.
Простодурсен не сводил глаз с огромной сосны и с замиранием сердца думал, сколько жара натопится из неё. Но его мечты прервала Октава. Она подхватила Простодурсена под руку и повела к нему домой.
Здесь по-прежнему было холодно и не было дров.
– А без театра никак нельзя? – спросил Простодурсен.
– Никак, – отрезала Октава.
– И как его устраивают?
– Мы переоденемся и будем делать разные штуки.
– А если я переоденусь и начну рубить дрова, это считается театром?
– Рубить дрова? Театр должен быть увлекательным. Он должен согревать сердце.
– Я когда дрова рублю, весь согреваюсь. А уж до чего увлекательно смотреть, как дрова разгораются…
– Ну что ж, пойду домой несолоно хлебавши. Видно, моя судьба – театр одного актёра, – у Октавы дрожал голос. – Ты ничем не лучше Пронырсена. А я так мечтала о настоящем спектакле с королями и принцессой… Прощай.
– Зачем сразу так, – сказал Простодурсен. – Я согласен на немножко театра. Когда нарублю немножко дров.
– Хорошо, руби свои дрова, дровяная твоя душонка. А я пойду к себе и ещё немножко поскучаю.
– Попозже встретимся в пекарне, – кивнул Простодурсен.
– Ёлки-палки-сухостой, – сказал Утёнок. – Раз так, пойду посплю пока.
И они разошлись – кто спать, кто скучать, а Простодурсен пошёл искать свой старый топор и старую пилу. Рубить он решил рядом с Пронырсеном: там он приметил несколько сухих старых сосен. Уже неживых, но напоённых жарким летом былых времён.
Простодурсен отыскал пилу и топор под печкой (он всегда находил их там, потому что всегда клал их туда) и шагнул за порог под дождь.
Прежде чем войти в лес, он остановился под ёлкой и посмотрел на речку внизу. Старую добрую речку. Она текла себе и текла без всяких непонятных слов. Простодурсен решил найти в лесу камешки-бульки и до театра сходить на берег побулькать их в речку.
Простодурсен обожал вот так стоять и мечтать. Вместе с рекой перед ним проплывали прекрасные воспоминания. Как счастлив он был, стоя на берегу в погожий день. Как прекрасно булькал камни в речку на пару с приятным гостем.