Против ветра
Шрифт:
Ричард засмеялся.
— Такой самец, подумать только! Ты такой же голубой, как и любой педик на 42-й улице в Нью-Йорке. Законченный педик и лишь с виду похож на мужика. Самый настоящий педик, только выдаешь себя за другого. — Нетвердо держась на ногах, он стоял перед Скоттом, тряся перед лицом своим фаллосом, который скрючивался все больше и больше.
— Теперь ты вышел из сортира и больше туда войти уже не сможешь.
Ричард принялся расхаживать, спотыкаясь, взад-вперед, то и дело заливаясь смехом. Он размахивал пистолетом, как пьяный в стельку матрос. Добившись нужного
— А теперь я хочу доставить удовольствие тебе. Я хочу дать тебе возможность трахнуть меня. Прямо по накатанной дорожке. Готов побиться об заклад, что в этом деле у тебя большая практика.
Руки у Скотта по-прежнему были связаны, и он ничего не мог поделать.
— Представь, что я — одна из тех шлюх, которых ты любишь трахать, закрой глаза и подумай, что на ее месте должен был бы быть мужик. Признайся, что это так, Скотт.
Он был вынужден делать все так, как говорил Ричард. Это испугало Скотта, потому что Ричард был педиком и наркоманом, в голове у него шевельнулась мысль насчет СПИДа, но Ричард все держал пистолет наставленным на него.
Он трахнул Ричарда почем зря. Так, как трахнул бы целочку, которой только исполнилось четырнадцать.
Когда он отошел от Ричарда, тот снова стал задирать его.
— Не говори, что я не шел тебе навстречу. Я только что помог тебе тряхнуть стариной, сынок.
Он уселся прямо голой задницей на землю и хохотал до слез.
В это время веревка с одного конца лопнула, и Скотт почувствовал, как ослаб шнур, стягивающий его запястья.
Он двинулся на Ричарда, а тот в радостном возбуждении не отдавал себе отчета в том, что происходит, что его пленник освободился от пут. У Скотта было такое ощущение, будто он медленно погружается под воду, вот он встал с колен, оттолкнулся руками от земли, и тут Ричард его увидел; на его лице отразился ужас, и он порывисто вскинул пистолет.
— Оннаправил на меня пистолет, — тихо, дрожащим голосом говорит Скотт, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
— Он собирался застрелить вас, — подхватываю я.
— И застрелил бы. Вне всяких сомнений.
— Почему же он этого не сделал?
— Потому что я его опередил. Он не мог среагировать так быстро, как я.
— Вам удалось выхватить у него пистолет.
Скотт кивает.
— Я вырвал у него пистолет. Я ничего не думал! Я только знал: если я этого не сделаю, он убьет меня.
— И что вы сделали потом?
Подняв голову, он смотрит на меня, по щекам у него ручьем текут слезы.
— Я убил его, старик. Одним выстрелом вышиб ему все мозги.
Он смотрит мимо меня, всем взглядом умоляя понять его.
— Я был вынужден это сделать. Он трахнул меня. Трахнулменя! Я же не педик, старик! Он трахнул меня! Я не педик! И никогда им не стану!
Мартинес объявляет перерыв, чтобы дать Скотту Рэю время прийти в себя. Скотт садится на скамейку в углу пустого коридора, у входа в зал суда, и принимается читать Библию. Стоя поодаль и наблюдая за ним, я слежу, чтобы его никто не беспокоил.
—
— После того как я застрелил его?
— Да.
— Точно не помню. Я был сам не свой, я же не собирался его убивать. Похоже, я утратил контроль над собой… вообще, над всем на свете.
Он снова заводится, снова переживает те события, которые случились в горах.
— Не торопитесь, — советую я. — Не торопитесь и постарайтесь рассуждать ясно.
— Я сломался. Помню, как раздалось еще несколько выстрелов, я еще задался вопросом, откуда они, а потом опустил голову, посмотрел на пистолет и подумал: «Почему этот пистолет стреляет?» И тогда я понял, что это я стреляю в него, и я стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Не знаю даже, попал ли в него еще, я не отдавал себе отчета в том, что делал.
Подняв голову, он с мольбой глядит на Мартинеса.
— Я не знаю, что тогда делал. У меня было такое ощущение, что на моем месте кто-то другой, что кто-то меня использует.
— Понимаю, — говорит Мартинес.
Я — весь внимание, то же можно сказать обо всех присутствующих. Мартинес, Робертсон, Мэри-Лу, рокеры — все они сейчас в горах, вместе со Скоттом Рэем.
— Ну а что было дальше? — спрашиваю я, мягко понукая его.
— Я сел на землю. Ноги у меня подкосились.
— Вы сели на землю рядом с трупом.
— Ну да.
— А почему не убежали?
— Я не мог двинуться с места.
— Значит, сели на землю. И сколько вы просидели?
Он качает головой.
— Час?
— Как минимум. Может, и дольше.
— А что стали делать потом?
— Я снова почувствовал, что становлюсь сам не свой. Смотрел и видел, что лицо у него стало бледнеть, словно у мертвой рыбы, знаете, такой бледноватый оттенок, как бывает у мертвой рыбы, — и тогда я снова стал сердиться на него. Сердиться по-настоящему. Я не хотел убивать его. Я просто хотел провернуть с ним сделку и отправиться дальше по своим делам. В жизни мне приходилось совершать дурные поступки, не отрицаю, но никогда еще не приходилось никого убивать. Клянусь. Вы ведь верите мне, правда?
— Да, верю, — отвечаю я, затем, выдержав секундную паузу, прошу: — Продолжайте. Что было потом?
— Я схватил нож, который он привез с собой, и принялся колоть его. Я плакал и ругал его за то, что он вынудил меня убить его без всякой на то причины.
— Вы стали колоть его ножом уже после того, как он умер?
— Он умер в ту секунду, когда прозвучал первый выстрел.
— То есть более чем за час до этого.
— Да.
— У него сильно шла кровь от ножевых ран?
Он качает головой.
— Крови почти не было. Кровь практически и не шла. Она к тому времени уже начала свертываться.
— О'кей. Продолжайте.
— Я понял, что мне надо спрятать его где-нибудь в стороне от дороги, потому что его довольно скоро найдут, а кто-то, может, и видел, как я привез его, или подкинул до мотеля, или еще что-нибудь, вот я и решил оттащить его в кусты.
— И это все? Потом вы ушли?
Он снова качает головой.
— Я отрезал ему член.