Противостояние (сборник)
Шрифт:
— Послушайте, Костенко, это Иванов говорит. Вы давайте-ка приезжайте скоренько. Если денег на такси нет, я одолжу. Вы меня очень интересуете, понятно? Вы мне интересны.
— Я не умею рассказывать.
— Что?
— Я говорю, рассказывать не умею про мою работу. Это вас Лазарь Борисович обманул, что я хороший рассказчик.
— Вы меня интересуете не как рассказчик, вы меня интересуете как больной. Поторопитесь, пожалуйста, я тут задержал рентгенолога.
И положил трубку.
Костенко обернулся
— У кого бы машину стрельнуть, дед?
— Тебе куда?
— В клинику.
— А что случилось?
— Черт его знает. Съезжу — узнаю. Что-то, говорят, с кровью.
Садчиков позвонил к дежурному, выпросил у него на пятнадцать минут разгонную «Волгу» и подвез Костенко на Кировскую.
Профессор Иванов оказался высоким, барственного вида бритоголовым человеком с громадным перстнем на мизинце.
— Неинтеллигентно все это, — сказал он, не ответив на приветствие Костенко. — Пойдемте, там старуха ждет.
Пока они шли по коридору в рентгеновский кабинет, к «старухе» Блюминой, Иванов продолжал выговаривать Костенко, причем оборачивался к Ларику, будто Костенко здесь и не существовал.
— Кичимся тем, что Кафку читаем, — продолжал ворчать профессор, — а к врачу не ходим. Это же неинтеллигентно: чувствовать боль, усталость, запираться во время рабочего дня, чтобы отдохнуть, и не обратиться к врачу. На Западе люди ежемесячно за большие деньги психиатру показываются, а у нас принудительно не затащишь: «Что я вам, сумасшедший?» Разве не так?
Ларик опасливо посмотрел на Костенко — не стал бы тот спорить. Иванов не терпел, когда ему возражали.
— Игорь Павлович, — заметил Ларик, — этот неинтеллигентный тип спас жизнь вашему учителю.
Иванов споткнулся, словно налетел на стену, даже руки выставил перед собой.
— Это вы?! — Он обернулся к Костенко. — Вы милиционер?
— Он полковник, — обидчиво ответил Ларик.
— Это вы спасли профессора Гальяновского?
— Он, он, — радостно повторил Ларик, — именно он.
— Хорошо, что вы мне сказали, Лазарь Борисович, иначе в гневе я мог бы отрезать ему кое-что еще вместе с аппендицитом… Чем вас наградили за то дело? Гальяновский любит рассказывать о том, как вы его спасли от бандитов. Орден? Медаль?
— Часы «Заря», именные, — ответил Костенко.
— А как здоровье того юноши, в которого стреляли бандиты?
— Рослякова? Ничего. Оклемался.
Они вошли в кабинет, и Ларик шепнул: «Раздевайся».
— А где этот Росляков? Гальяновский сделал на его сердце свою лучшую операцию, ее сейчас изучают студенты.
Костенко не ответил, потому что ему казалось, что этот профессор, как и большинство людей такого типа, говорит так, чтобы не дожидаться ответов, а лишь высказывать свои мысли.
— Так как же у него со здоровьем, у этого Рослякова?
— Со здоровьем у Рослякова хорошо, — ответил Костенко. — Правда, после женитьбы стало ухудшаться.
— Что, дрянь попалась?
— Нет. Она не дрянь. Просто он дурак.
— Так, становитесь сюда, поближе. А что же вы майку не сняли? Бросьте ее куда-нибудь, здесь пол чистый.
Сильные пальцы профессора Иванова властно ухватили Костенко за руки и придвинули к холодному экрану рентгеновского аппарата.
«Вот что значит беззащитность, — подумал Костенко. — А у Даля в словаре совсем не то написано».
— А где сейчас этот Росляков? Вместе с вами? Не дышите. Задержите воздух. Где он? А?
— Мне отвечать или воздух задерживать? — спросил Костенко, чувствуя, как в нем растет раздражение против этого громилы с перстнем.
— Отвечайте.
— Из милиции он ушел. Он теперь…
— Не дышите. Еще ближе ко мне. Не дергайтесь!
— Тут металл холодный.
— Согреется. Так где он?
— В адвокатуре.
— Повернитесь левым боком. Почему ушел? Покашляйте. Нет, активней. Здесь болит?
— Нет.
— Не врите!
— Рядом болит.
— А так?
— Так глаза на лоб лезут. Не жмите больше, а то заору.
— Ну и орите, все равно жать буду. Здесь?
— Нет.
— А если так?
— Болит.
— Здесь отдает или бьет в поддых?
— И бьет и отдает.
— Правым боком повернитесь.
— Рука не пускает.
— А вы поднимите руку. Кашляйте. Сильней. А теперь не дышите. Больно?
— Вы же велели не дышать.
— Вылезайте и одевайтесь. Лазарь, дайте мне сигарету, мои в плаще.
Костенко тихо спросил «старуху» Блюмину — лет тридцати, хорошенькую докторшу-рентгенолога:
— Что, швах мои дела?
— Кто это вам сказал? — Женщина засмеялась, не отрывая глаз от истории болезни, в которую она что-то записывала. — Дела у вас вполне приличные.
Одевшись, Костенко вышел в коридор. Профессор Иванов стоял возле окна и курил. Ларик что-то быстро говорил ему, но, услыхав скрип двери, обернулся и замолчал.
«Плохо дело», — решил Костенко, и сразу же на смену усталости пришло незнакомое ему доселе странное, несколько суетливое желание — узнать о себе и о своей болезни всю правду. То, что он серьезно болен, стало ему сейчас ясно до конца, и он вспомнил, как на днях еще шутливо говорил жене: «Рачок у меня, Машуля», — и совершенно не боялся этих своих слов, и вдруг теперь он ощутил страх, и сказал себе, что никакого рака у него не может быть, все это ерунда, просто какой-нибудь плеврит или воспаление печени, и он — отстраненно и холодно — засек этот внезапно возникший в себе страх, и отметил промелькнувшую мысль про «обычное» воспаление, и вспомнил, что серьезно больные люди интуитивно выстраивают заслон против правды.