Провидение зла
Шрифт:
– Это моя война, – прошелестел мурс. – Я, Диафанус, дух призванный и уже не спящий, принимаю вызов. Ты и я.
«Вот и все, – подумал Игнис. – Где ты, Кама? Наверное, ты бы станцевала этот танец лучше меня. Где ты, Сор? Ты преподал бы этой мерзости урок».
Три удара. Принять на клинок удар Диафануса, парировать разворот и парировать выверт. Прикидка. Саднит плечо. Кажется, зацепил, но слегка. Смеется. И снова. Три удара. Сверху, снизу и опять сверху. И четвертый, снизу, кажется, пропустил, но не сильно. Бедро, хотя нога стала чуть-чуть тяжелеть. Снова два шага назад, мгновение перед следующей стычкой. Сколько проходит между ними – секунда? Десятая часть секунды? Сколько, если Син, Пусиллус, появившиеся рядом, застыли, замерли каменными истуканами? Шаг вперед, тычок, разворот, удар сбоку, защита, он только защищается и, кажется, не успевает. Засаднила щека, так вся кровь уйдет до конца схватки, удар снизу, скрежет клинка, улыбка на тонких губах, шаг назад? Нет. Удар сверху, снова защита, и вместо того чтобы уйти в привычный разворот, резкое движение в сторону.
Как говорил Сор? Хочешь победить, открывайся. Смерть противника там же, где и твоя смерть. Твоя победа там же, где и его победа. Кто успеет, тот и выиграет. Конечно, если ты будешь быстрее, чем он. Сделай то, чего он не ожидает. И раскланивайся перед восхищенной публикой. К примеру, вот так, нападай. Бей сверху. Игнис напал, наставник подставил меч, но не ушел в разворот, чтобы самому нанести удар или приготовиться к следующей защите, а сбросил меч вправо, перехватил его за лезвие и сплющил навершием Игнису кончик носа.
– Ты понял? – спросил он принца.
– Понял, – зажал тот расквашенный нос.
Он ударил яблоком меча в яблоко противника. Сломал ему гортань, хотя и порезал собственные ладони. И в ту долю секунды, когда Диафанус замешкался, вновь обращаясь в толстяка, правда, уже со сломанной гортанью, развернулся и снес противнику голову.
Загремел упавший фальшион. Тело сделало еще пару шагов и повалилось набок. Легкая тень поползла в небо. Син ударил кинжалом в вычерченный на камнях рисунок, но огненные кольца не поколебали сумрачную дымку. Игнис поймал внимательный взгляд Пусиллуса, который стоял над телом Аквуилуса, и собрался, свернулся, спрятал холод, который так и не коснулся его сердца.
– Хорошо, Вавато, – сказал Пусиллус. – Или как там тебя? Жаль Аквуилуса. Но то, что мы знаем имя этого мурса, очень важно. Однако закончить бой можно было и быстрее.
– Две секунды, – опустился на колени перед телом Аквуилуса Син. – Бой продолжался всего две секунды. Быстрее сражаются только демоны.
Пусиллус не сводил глаз с Игниса.
Глава 30
Император
Невидимый для чьего-либо взора, Литус шел за Верресом в десяти шагах. Холм Бараггала неожиданно накренился, у бастарда закружилась голова, звон в ушах усилился так, что он схватился за голову, а затем тошнота скрутила его узлом. То, что угнездилось в нем после смерти Алдона, словно пыталось переломать кости, выворачивало его наизнанку. На мгновение Литусу показалось, что паразит забрался внутрь его тела, захватил внутренности, сердце, сосуды и рвется к голове. Еще немного, и он сам сделается подобным предстоятелю Алдону. И больше не будет бастарда Литуса Тацита, а будет мурс, прикрывающийся его именем. Окно с коричневой занавеской в Самсуме не дождется его взора. И заклинание, которое должно было держаться не менее суток, слетело с Литуса, словно клочья паутины. Он осел на склоне бараггальского холма и, пытаясь сладить с самим собой, смотрел, как торопливо ковыляющий в сторону Кольца Тьмы Веррес подпрыгивает от удовольствия, пытаясь натянуть на мизинец сверкающий перстень.
– Нет, – прошептал Литус и повторил, стиснув зубы и с трудом встав на ноги: – Нет!
«Да», – продолжала скручивать его тошнота.
– Нет, – закрыл глаза Литус, упал на колени, рванул балахон, рубаху, вытащил нож и вычертил острым лезвием заклинание ведьминых колец на собственной груди. Дождался, когда рисунок набухнет кровяными каплями, соединил ладони и обратил на себя всю силу, что у него была. Все, что мог зачерпнуть от щедрот бараггальского холма. Все, что долетало от Светлой Пустоши. Все, что отыскал в самом себе. Все, что могло ему помочь выжечь ту мерзость, что попыталась завладеть его телом. И окунулся во мрак.
Он пришел в себя через час или два. Вряд ли Веррес успел вернуться, иначе он неминуемо наткнулся бы на бастарда. Литус посмотрел на себя, обнаружил на груди ожог со вздувшимися пузырями и почувствовал изнутри удивительную ясность. Тошноты не было. Нечто угнездившееся в нем никуда не исчезло, но оно определенно не было мурсом. Оно стало его частью, и извлечь его теперь можно было только ценой собственной смерти.
– Разберемся, – устало прошептал Литус, выудил из пояса то, что его матушка назвала паутиной Ордена Смерти, запахнул балахон, накинул на себе тайное средство и двинулся к тому месту, где последний отрезок каната уходил в кромешную тьму. Вокруг ни ограждения, ничего. И дорожка едва нахожена.
Литус сделал один шаг, другой. Подошел к черной стене вплотную, словно опустился с мостков над поверхностью черного озера, и медленно-медленно подал вперед лицо.
Тьмы за ее границею не оказалось. Черная стена была черной снаружи. Изнутри она была серой. Будто илистый подсохший песок. Или как пепел, который осел на углях серой коркой и уже не жжет, но все еще хранит цвет. Он будет черным, но сначала его нужно намочить.
Литус сделал шаг вперед, взялся за тоже серую веревку, вдохнул серый воздух и едва не поперхнулся. Тот как будто и в самом деле струился песчинками по глотке. Схватился обеими руками за горло, откашлялся, оглянулся и не увидел в серости ни веревки, ни собственных ног, рук, ничего. И тут же принялся размахивать невидимыми руками в панике, пока не наткнулся, не поймал пальцами канат. Не стал вытирать со лба пот, словно боялся размазать по лицу пыль.
Он прошел около лиги. Считал шагами, хотя канат то преодолевал невидимые ложбины, то забирался как будто на холмы. И, забравшись на очередной холм, вдруг разглядел в серости огонек. Огонек покачивался, то вздымался вверх, то вновь опускался и покачивался. Покачивался и приближался.
Литус поправил сеть, которая накрывала его. Ничего не изменилось. Спрятал под нее руки. Снова ничего не изменилось, а огонек становился все ближе. Уже слышался довольный говорок Верреса, который посмеивался сам себе и как будто даже насвистывал какой-то мотив. И тогда Литус обратился к тому, что осталось в нем и теперь дышало вместе с ним. Положил руку на грудь и прошептал:
– Тихо.
И огонек погас.
Веррес замер, послышалась сдавленная ругань, затем злобное шипение.
– Давай, – обратился к самому себе Литус.
Огонек вспыхнул вновь.
– Ага, – задумчиво произнес Веррес и, наверное, снял перстень с пальца, чтобы рассмотреть его получше, потому что теперь он колыхался на уровне его лица. Но шагов не было слышно, серость поглощала их. Только бурчание и шелест ладони по канату.
«Только бы не на пальце, а то придется оглушить или убить», – подумал Литус и сделал шаг в сторону. Вскоре на него пахнуло запахом чеснока и пота. Бастард протянул руку, выхватил кольцо и тут же прекратил его свечение. Три быстрых бесшумных шага, и он вновь оказался у каната. Веррес за его спиной взвыл, как медведь, у которого выдернули добычу из лап.
Литус вышел к часовне через час. Вокруг нее и в самом деле было кольцо света шириной шагов в десять во все стороны. Но сама часовня скорее напоминала слепленный из мусора шалаш. И все-таки вокруг был свет. Литус остановился. Потом нерешительно постучал в дверь.
– Что-то вы нынче зачастили, – раздался раздраженный голос.
Он толкнул дверь. Внутри было так же светло, как снаружи. На крохотном топчане сидел дряхлый старик в застиранном до серости балахоне.
– Чего встал? – пробурчал старик. – Придурь свою, кстати, можешь снять. Я тебя и так вижу. Здесь все видно. И что ты за человек, и что у тебя внутри, и что у тебя в сердце. Все. Не спрячешься.