Шрифт:
Скамья во дворе
Иван Фёдорович, посмотрев на наручные часы, хмыкнул весьма недовольно: пятнадцать минут седьмого, обычно он уже пятнадцать минут как сидел на скамье под развесистым деревом посередине двора, образованного тремя пятиэтажными домами и девятиэтажным колоссом с населением без малого в тысячу душ.
Надев застиранную армейскую рубашку и серый берет, Фёдорыч, как все его звали во дворе, сообщив жене, что «пошёл», захлопнул за собой дверь. Поправив берет – чтобы шов шёл
До – это время, когда молодой парень из ближайшего к городу посёлка был призван в пограничные войска, отлично служил Родине, приезжал в отпуск к родителям в зелёной фуражке и кителе с зелёными погонами. Китель был густо усажен значками и перетянут ремнём с надраенной до солнечного сияния армейской бляхой.
Дела дома к концу службы Ивана вышли невесёлые. Старший брат попался на воровстве социмущества – а тогда за такое статья светила серьёзная, отец после ранений стал совсем плох. Может, кто-то после дембеля рванул бы домой, поднять хозяйство, но Иван рассудил по-другому и подал рапорт с просьбой принять его на учёбу в училище младших командиров, и в звании младший сержант внутренних войск начал карьеру в ведомости Комитета госбезопасности. Ему льстило внимание встречных, когда в новенькой форме с зелёными погонами, на которых виднелись знаки соответствующего уважаемого ведомства, проходил он по улицам города. Оглядывались на него и заглядывались, потому как гарнизона в городе этом не имелось, и военные присутствовали только как приезжие отпускники. Начальники его в форме по городу не ходили, и их офицерские шинели с соответствующими знаками различия хранились в шкафах и на вешалках служебных кабинетов. Служба протекала от конвойного до фельдъегеря, и так длилось бы неопределённо долго, если бы не «ЧП», а вернее, «прокол», после которого со службы прапорщика Ивана попросили, взяв с него соответствующую подписку о неразглашении. Началась жизнь «после».
Подписка придала Ивану в собственных глазах весомость и важность. На «гражданке» Иван сразу, как бывший служащий органов, коммунист, был принят на работу начальником отдела кадров небольшого заводика, где и проработал до самой перестройки.
Ещё один момент в жизни – женился Иван перед увольнением, и по совету начальников тщательно выяснил сведения о родственниках будущей жены, убедился в отсутствии порочащих связей. Жена вскорости родила ему дочь. Иван хотел сына. Заранее выбрал для него имя – Феликс, и хотя жена протестовала, стоял на своём. Но сын не родился. Дочь назвал Зоей, в честь Зои Космодемьянской.
Служба в органах и работа в кадрах приучила Ивана присматриваться и прислушиваться. Толстая общая тетрадь с солидным ледериновым переплётом была разграфлена, пронумерована, прошнурована, только не опечатана из-за отсутствия печати. Туда он заносил сведения о людях своего окружения.
Работа кадровиком Ивану нравилась. Она напоминала ему прошлую работу. То же знакомство с документами, неторопливая беседа с глазу на глаз с записью в разграфлённую книгу – кто же мог подумать, что книга эта неофициальная?
Выйдя на пенсию, Иван Фёдорович вскоре купил новую тетрадь, в её графы должны были попасть заслуги и грехи всех соседей по дому, на первый случай – по лестничной
Вслед за Иваном Фёдоровичем к заветной скамье подошёл и присел рядом Славик. Тщательно выбритое лицо его переливалось блесками на многочисленных складках и шрамах. Выпяченные, почти африканские губы его, как обычно, выглядели мокрыми, волнистые чёрные волосы тщательно расчёсаны. От него попахивало спиртным. В узорчатой рубахе и строго наглаженных брюках Славик выглядел франтом. Славика Иван Фёдорович давно «вычислил», отнёс к категории людей, полезных обществу, хотя не без определённых натяжек.
– Привет, Фёдорыч! Можно, присяду? – блестя чёрными шариками из-под выступающих надбровий, весело, но с большой долей уважения обратился он к Ивану Фёдоровичу, садясь на лавку и подтягивая штанины. Длинноносые туфли и красочные носки завершали внешний портрет Казановы местного значения. Фёдорыч оглядел с лёгкой улыбкой Славика:
– Садись, садись… Места хватит.
– Фёдорыч! Сколько раз просил это слово заменять на «присаживайся». Не люблю я это слово…
– Ладно. В другой раз так скажу, если вспомню… Опять на танцульки подался?
– А куда ещё бедному еврею податься? С понедельника новый заезд, не всех ещё разобрали новеньких.
– Охота тебе этих «новеньких» обхаживать? Нашёл бы себе приличную вдовушку, местную, да и жил бы поживал… Или девушку, постарше которая…
– Нет уж, это мы проходили! Хомут на шею добровольно не хочу!
Иван Фёдорович, ещё раз критически оглядев Славика, заметил:
– Не доведёт тебя эта свобода до добра, помяни моё слово.
– Не каркай, Фёдорыч! Я свободой дорожу.
– Значит, тебе, Станислав, свобода дорога? Из-за этого и не женишься?
– Я же говорю, что познал это счастье. Мать рано умерла, бабка была на хозяйстве: сварить, прибрать в хате. Ну, поворчит малость, да и всё. Как умерла она, привёл я к себе молодку. Ну и что? Обед не умеет приготовить, в хате бардак, извини, от всяких тряпок, посуду мне мыть, и денег ей, сколько ни принеси – мало… Через полгода попросил очистить помещение. Так что опыт горький имею, и не спешу повторения. От этих баб одни неприятности.
«Хороший парень этот Станислав, нацеленный. Ну, по малолетству нарушил закон, с кем у нас не бывало, зато биография в остальном нормальная, не то что у моего зятька. Умудрилась Зоя моя найти себе «сокровище»! Дед его кулаком был, отец в плену у немцев, а зятёк от армии отвертелся – то ли по плоскостопию, то ли по ночному недержанию. У Станислава и бабка была героическая. Вот только с пьянкой ему надо покончить…
– Бросил бы ты, Станислав, водочкой баловаться, мешает тебе она жить по-человечески, – проникновенно сообщил Славику тому давно известное от разных добрых и недобрых людей.
– Жить по-человечески? А как это? И, вообще, что такое жизнь? Не пить водку, что ли? Я как-то целых три недели в рот не брал ни грамма, так со скуки чуть не сдох. Тоска такая напала, хоть топись или вешайся.
– Ты, Станислав, книгу «Как закалялась сталь» читал? А там сказано, что жизнь надо прожить, имея цель впереди.