Проводник
Шрифт:
Расстроенная Яна весь вечер просидела у окна. Уже близилась полночь, а Тараса все не было. Давно остыл ужин. Протопленная баня медленно теряла жар. Чтобы хоть чем-то занять себя, Яна долго парилась, тщательно мылась, затем, поняв, что Тараса придется ждать долго, перестирала свою и его одежду, заперла дверь и теперь сидела у темного окна и вглядывалась в страшный ночной лес.
Прокручивала в памяти свою недолгую жизнь, вспоминала родителей. Мама и отец с первого класса учились вместе. Росли, дружили, а потом незаметно к ним пришла любовь. После окончания института поженились. Жили дружно, души друг в друге не чаяли, пока не пришла беда. Отец старался поскорее выкарабкаться из болезни, но сил явно не хватало. Мама помогала ему, чем только могла, почти поставила на ноги, а вот теперь отец снова в больнице. Яна не могла простить себе того, что бросила родителей в такую трудную минуту. Но выбраться отсюда, из Зоны, самостоятельно не могла. Почему она так поступила
Добирались они сюда чем придется. На попутках, на пригородных электричках. Последние дни большей частью пешком. Прятались от патрулей, которые время от времени колесили по прилегающим к Зоне дорогам. Ночевали в заброшенных домах, на сеновалах. Денег у Яны было немного, еды купили совсем мало. На последние рубли в деревенском магазине набрали спичек, консервов, сигарет для Вовчика и бутылку водки по его требованию. Как ни пыталась Яна сэкономить, деньги кончились быстро. В Зону вошли без копейки. Вовчик утверждал: жить они будут в какой-нибудь деревне из тех, что разбросаны повсюду. Деревни действительно попадались, вот только в них никто не жил. В третьей или четвертой по счету деревушке, такой же брошенной и страшной, как остальные, остановились на ночлег. Яна устала так, что больше не могла сделать ни шага. В том доме, который они выбрали, окна были заколочены досками и даже сохранилась дверь.
Поругались они с Вовчиком из-за еды. Вовчик настаивал на том, что пора открыть и съесть банку тушенки, а Яна предлагала ограничиться хлебом и сыром, мол, все равно хранить их долго нельзя. Вообще-то ругаться они начали еще в дороге. Яна уговаривала Вовчика вернуться, а он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее с кулаками. Кричал, что никогда не пойдет под суд, а однажды даже ударил по щеке. От боли Янке показалось, что у нее лопнул глаз. А еще было невыносимо обидно. За всю жизнь отец, как бы крепко ни спорил с мамой, ни разу не поднял на нее руки. Конечно, родители иногда ссорились, но их ссоры были короткими и всегда заканчивались примирением. После мгновенной, как молния, стычки отец и мама обнимались и осыпали друг друга поцелуями. Янке такое поведение казалось нормой. Она даже представить себе не могла, что может быть по-другому. А Вовчик влепил ей пощечину и даже не извинился. Некоторое время она была в растерянности, но затем успокоила себя: нервы у друга были напряжены до предела, и не стоило сейчас лишний раз его тревожить. Там, в доме, скандал назрел с новой силой. Вовчик даже замахнулся на нее, но сдержался в последний момент и, бормоча проклятия, выскочил из дома. А дальше все произошло как во сне. Кто-то чужой, сильный, небритый, воняющий давно не мытым телом, навалился на нее, несколько раз ударил по лицу, начал рвать на ней одежду. От неожиданности Яна сначала даже не сопротивлялась, но, когда чужая грязная рука полезла ей в трусики, стала бороться изо всех сил. Она даже не заметила, как в комнате появился Тарас. Только почувствовала: стало чуть легче дышать и потные отвратительные руки перестали сжимать ее грудь и мять живот.
А затем они бежали. Сердце выскакивало из груди, она тревожилась за Вовчика, а старик, в тот момент вовсе не казавшийся ей стариком, все тянул и тянул за собой.
Теперь, ожидая Тараса, Яна думала о нем, как о самом близком человеке. Действительно, а как иначе можно было к нему относиться? Тарас спас ее от бесчестья и смерти. Приютил, заботился, как о родной внучке, а что до того, что не мог отправить Яну домой, к родителям, на то у него была вполне веская причина — полное отсутствие денег, как и у Яны. Здесь, в Зоне, деньги не существовали. Мера ценности в этих краях была совершенно иная. На самой высшей ступени по местной шкале стояли порох и патроны, затем, чуть ниже, соль, а уж на самой низшей ступеньке — хлеб, самогон, махорка. Бутылка самогона, кисет самосада или каравай хлеба среди поселян были разменной монетой. Но оставались лакомым куском для различных одичавших бродяг. Все это разъяснил Яне Тарас.
Местные жители редко контактировали между собой. Не было в этом особой нужды. Если кто-то хотел жить рядом с другими, селился в заброшенных деревнях, но много было таких людей, которые не желали видеть рядом с собой никого, кроме своих близких. Заселяли особняком стоящие дома, а то и строили сами, возводили едва ли не крепости на обширных лесных полянах. Земли под огород брали столько, что едва под силу обработать. Сами пахали, сами сеяли, своими силами защищались от разбойников. Рожали детей, воспитывали их так, как считали нужным. За двадцать лет в этих краях выросло целое поколение людей Зоны. Замкнутых, суровых, нелюдимых, зачастую не умеющих толком читать, зато виртуозно читающих следы и владеющих оружием. Трогать таких опасались даже закоренелые бандиты. Властям до них не было дела. Эти люди вроде не существовали. Сюда, в Зону, не проникали ни журналисты, ни врачи, никто из большого мира. В большом мире старательно делали вид, что Зона — всего лишь пустующая территория, на которой отсутствует жизнь как таковая. Потому и патрулировали так усердно периметр, не подпуская близко к Зоне любопытных. В то же время проникнуть в Зону было относительно легко, вот зато выбраться непросто. На всех железнодорожных станциях постоянно дежурили люди в штатском. Наметанным глазом обнаруживали тех, кто пытался бежать, дальше шла проверка документов — и человек попросту исчезал. Всякого, кто интересовался Зоной, также очень быстро обнаруживали и высылали, не делая различий между своими и иностранцами. Документов у Яны не было. Оттого и выбраться ей было намного сложнее, с одной стороны, и проще — с другой. Достаточно пробраться через полосу патрулирования. А дальше ногами протопать с полсотни километров и, добравшись до автотрассы, примитивно голосовать, пока не найдется добрый человек, который отвезет ее домой. Опасность подстерегала на каждом этапе предстоящего пути, но другого выхода не было.
Казимир взял карабин на изготовку. О близости зверя говорил пока только запах, самого чудовища не было видно. Ночной лес не спешил выдвинуть на освещенную призрачным лунным светом поляну свою главную фигуру. Обычные ночные шорохи, уже ставшие привычными, и больше ничего.
Незаметно начался рассвет. Небо, надежно скрытое густыми черными кронами сосен, посветлело. Пробуя голос, тренькнула первая птица. Высоко в небесной сини вспыхнуло алым одинокое облачко. Зарождался новый день, такой же, как и множество других дней. Тварь так и не появилась на поляне. Усталые глаза слезились. Ощущение было таким, словно в них швырнули пригоршню мелкого песка. Внезапный шорох за спиной заставил Казимира резко развернуться. В десяти шагах от него стояла Эльза.
— Это я, Локис, не стреляй! — негромким шепотом сказала она.
— Заранее предупреждать нужно, — отозвался он и опустил карабин.
— Тихо как! Словно и нет ничего, только мы, лес и небо! — зачарованным шепотом пропела Эльза.
— Да, ты права, романтичное утро, — миролюбиво согласился Казимир. — Ты что, совсем замерзла?
— Угу. Наверное, одеться нужно было потеплее, я сидела там, сидела и незаметно уснула, — доверчиво сообщила Эльза и приблизилась к Казимиру.
— Иди ко мне, я тебя согрею, — опустив карабин, сказал он.
В этот момент от ближнего дерева отделилось нечто огромное и раньше совсем незаметное. Резко пахнуло зверем. Глухо рыкнув, Тварь рванула в лес. Казимир, закрывая Эльзу спиной, навскидку разрядил карабин вслед убегающему чудовищу. Секундой позже с другой стороны поляны послышался топот ног, и они увидели, как за Тварью в сторону темных деревьев бросился Тарас.
Казимир на бегу выхватил обойму, дослал патроны в магазин, оттянув, резко отпустил затвор. Тонко взвизгнула в по-утреннему свежем воздухе и вылетела опустевшая обойма. Деревья мелькали по сторонам, ветки разлапистых елей били по лицу. Тварь словно растворилась. Казимир давно обогнал Тараса, но впереди ничего не было. Остановившись, перевел дыхание. Получалось, что нос его не обманул, Тварь всю ночь была где-то совсем близко, но не хрустнула ни одной веточкой, ни единый шорох не выдал ее присутствия, словно зверь превратился в бесплотный дух. Задыхающийся от быстрого бега Тарас остановился рядом.
— Вот черт! Упустили! Оно же рядом с тобой было! Как же ты не попал? Не больше десяти шагов! — хватая ртом воздух, возмутился лесничий.
— Да пошел ты, дед! Я не видел его, всю ночь ожидал, запах чуял — и не видел! До самого последнего момента!
— Быть того не может, оно же рядом с тобой из-за дерева выскочило!
— Вот я и говорю! Я его не видел! Между нами десяти шагов не было, не больше трех! Я сам ничего не могу понять! — закричал от возмущения и досады Казимир.
— А теперь куда оно делось? Ты же бежал за ним! — рявкнул Тарас. — Что, снова не видел?
— Я как тебя обогнал, вперед бежал, надеялся, что увижу Тварь хоть на миг и выстрелю. Но так и не увидел.
— Как — не увидел? Я что, по-твоему, слепой? Я вас обоих видел, а стрелять не мог, потому что ты мне постоянно закрывал зверя!
— Ты бредишь, Тарас! — ошарашенно посмотрел на лесничего Локис. — Я еще раз говорю, не было его впереди!
Вдруг отдаленный женский крик разорвал утреннюю тишь. Казимир только и сумел крикнуть «Эльза!!!» и бросился обратно к избушке.
Казимир бежал так, что ветер свистел в ушах, огибал деревья, уворачивался от сучьев и ветвей. Страх за Эльзу подстегивал его, заставлял выкладываться полностью. Выскочил на знакомую поляну. Заметил стоящую перед избушкой огромную тушу. Больше двух метров в высоту, широкий, неохватный, с длинными, свисающими до колен мощными лапами, поросший редкой буроватой шерстью, более темной на спине и почти белесой на боках, зверь переминался на задних лапах, словно раздумывал. Дикий крик, раздавшийся над поляной, едва не заглушил звук выстрела. Казимир не сразу понял, что кричит он сам. Не опуская карабин, еще дважды выстрелил в воздух. Тварь развернулась к нему, блеснула красными глазами. Казимир застыл на месте. Незнакомый, непонятный холод сковал его. Закаменевшие мышцы не слушались, липкий ужас темной болотной водой всколыхнулся где-то внутри и начал заполнять сознание. Непослушными руками Казимир навел оружие на Тварь. Одеревеневший палец потянул спусковой крючок. Выстрел! Другой! Третий! Медленно приходя в себя, Казимир методично нажимал на спуск.