Проза. Статьи. Письма
Шрифт:
Обучение А. Твардовского прервалось с окончанием сельской школы. Продолжить образование он смог только после переезда в Смоленск. В 1932 году он поступает на литературное отделение Смоленского педагогического института, но уходит с третьего курса, сказалась настоятельная внутренняя необходимость работать над поэмой «Страна Муравия». Уже в Москве, в 1936 году, А. Твардовский становится студентом Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ).
Годы пребывания в Смоленске навсегда остались в памяти А. Твардовского. Он ездил в колхозы в качестве корреспондента областных газет, вникал со страстью во все, что составляло
«Со «Страны Муравии», встретившей одобрительный прием у читателей и критики, я начинаю счет писаниям, которые могут характеризовать меня как литератора», — пишет А. Твардовский в своей автобиографии.
В 1939 году А. Твардовский окончил МИФЛИ и в этом же году был призван в армию. Участие в освободительном походе в Западную Белоруссию, а затем работа военным корреспондентом в газете «На страже Родины» во время советско-финской войны обозначили новый период в жизни и творчестве писателя, период освоения темы Советской Армии. Эта тема получила дальнейшее развитие в годы Великой Отечественной войны и после нее. Главной книгой военного времени была «Книга про бойца» — «Василий Теркин».
Почти одновременно с «Теркиным» А. Твардовский начал писать поэму «Дом у дороги», которую закончил уже после войны. Работе во фронтовой газете, ее потребности в очерке, зарисовке обязана своим происхождением книга прозы А. Твардовского — «Родина и чужбина».
В 50-х годах стали появляться главы из будущей поэмы «За далью — даль», завершенной и изданной в 1960 году. «За далью — даль» — результат поездок писателя на восток страны — Урал, Сибирь и Приморье — края, «приобретенные» им, связь с которыми он развивал и укреплял.
Поэмы А. Твардовского «Страна Муравия», «Василий Теркин», «Дом у дороги» и книга «Из лирики последних лет» были отмечены в свое время Государственными премиями СССР, поэма «За далью — даль» удостоена Ленинской премии.
А. Т. Твардовский был человеком ярко выраженного общественного характера. Это сказалось в журналистской работе (редактор журнала «Новый мир» на протяжении пятнадцати лет), в депутатской деятельности (депутат Верховного Совета РСФСР нескольких созывов), участии в многообразных общественных организациях, съездах и конференциях внутри страны и за рубежом. Особо следует выделить корреспондентскую деятельность — переписку с читателем, чья поддержка в работе, по признанию самого Александра Трифоновича, имела огромное значение в его творческом самочувствии.
Литературное наследие, оставленное А. Т. Твардовским, велико. Оно еще не учтено полностью. Но и в этой книге читатель найдет неизвестные ему страницы. Речь идет в первую очередь о цикле очерков периода коллективизации — «Рассказы о колхозе «Память Ленина» и цикле портретных зарисовок первых месяцев Отечественной войны — «С Юго-Западного». Очерки эти дополняют известный читателю литературный портрет А. Т. Твардовского новыми штрихами.
СМОЛЕНЩИНА
• ДНЕВНИК ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОЛХОЗА
ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
3 марта 1931 года
Сортировка стоит под навесом, пристроенным к амбару. Зерно шевелится в дырках завязанных мешков. Они не были починены заранее. Гришечка подхватывает и подносит мешок на животе к весам. Зерно течет, — дырки даже ничем не заткнуты. Андрей Кузьмич сидит под рукавом сортировки и насмешливо смотрит на дурачка: «Таскай, таскай…»
Отсортированное зерно в этих мешках еще придется возить на поле, потом принимать урожай, потом возить на пункт и т. д.
В куче зерна много снегу: возьмешь горсть — ладонь делается мокрой.
— А ничего это, что снегу в нем много? — спрашиваю я.
— Ничего! — заверяет меня Андрей Кузьмич.
— Гришечка, — кричит от водопоя конюх, — иди коней загонять!
Гришечка, красный, запыхавшийся, с грязным от хлебной пыли носом, срывается с места. Один на один со мною Кузьмич чувствует себя неловко. Крякая, встает ч подходит к завязанному мешку, дергает за хохолок, — мешок развязывается.
— Та-ак… — говорю я и, видя, как Андрей Кузьмич небрежно и как бы неумело возится с хохолком, вызываюсь: — Дай-ка я тебе соломой завяжу.
Вытаскиваю пучок соломы из крыши навеса и начинаю крутить жгут. Но солома какая-то мерзлая, да и давно дело было, когда я крутил такие завязки, — не получается. Не успел я жгутик обвернуть вокруг хохолка, как он раскрутился и рассыпался.
Кузьмич снисходительно отнимает у меня пучок соломы, сплевывает на него, как на пеньку, и начинает крутить. Жгутик сам так и обвился вокруг хохолка, — Кузьмич только пальцем обвел.
— Понял? — молодцевато спрашивает он меня.
— Понял, — отвечаю я. — Но почему ты раньше так не завязывал? Ты умел и не завязывал. Ты скрывал, что умеешь, — а это симуляция.
Андрей Кузьмич растерянно поправляет на. себе полушубок, пытается улыбнуться, чтобы все это под конец обратить в шутку. Но я смотрю серьезно. Нужно, чтоб ему было стыдно.
Для памяти: мешки.
Гришечка бежит к нам напрямик, по сугробам и издали кричит что-то. Не скоро делается понятно, в чем дело. Пруд вымерз, воды нет. Сейчас лошадям не хватило затхлой, грязной воды со дна. На остальных конюх тягал воду из колодца с валом.
* * *
На конюшне стоят тридцать восемь лошадей. Из них тридцать рабочих, которые сейчас подкармливаются и готовятся в плуг. Лошади стоят с высоко поднятыми задами. Навоз не вычищается. Так у всех лошадей, и у Магомета. Конюх говорит, что это ничего, но это не ничего, а никуда не годится. Неправильное кровообращение, тяжесть живота напирает на дыхательные органы, неравномерно напрягаются мышцы. Вообще — вредно.
Для памяти: нагоняй конюху.