Прозрачник
Шрифт:
– Мое лицо отчего-то вообще не нравится женщинам, - сообщил он сверху.
– Я его сейчас улучшу. Хотите, будет испанское, с бачками? Или лицо экваториального негра, человека с жадным аппетитом к жизни? (Он подождал ответа.) Лицо Байрона? Наполеона?..
Таня села на скамью и коснулась затылком ветки.
– Понимаю, вы мой сон, - сказала Таня.
– Я устала на спектакле, пришла отдохнуть и заснула на воздухе. Или я еще в театре?
– Глупости. Вокруг вас кусты, в них моционят кошки. Видите их глаза? Вон там... Еще... еще... А по дорожкам бродят любители свежего воздуха.
Таня слушала молодого человека и повертывалась в разные стороны. Было все, о чем говорил ей этот человек, было и многое другое, творившее рельефную летнюю ночь.
Коты жестоко дрались в близких кустах, трещали ими. Но кончили драку, красиво запели в четыре подобранных голоса, переплетая их. С пением они кинулись вон отсюда. Их голоса быстро убегали.
В небе неслись, поревывая, тройные самолетные огни.
В телефоне, лежащем в Таниной сумочке, гудел мамин голос.
– Таня... Таня... (Мама звала из сумочки.) Ты скоро? Мы заждались, не опоздай на последний ветробус.
– Не-а...
– сказала ей Таня.
– Я счас.
– Она зажмурилась и прижала глаза пальцами, твердя: - Сон... сон...
– Пусть будет сон, - прошелестел голос.
Таня раскрыла глаза - она была одна. Но в ней все дрожало - радостно.
– Я же знала, это только сон, - сказала она.
– Только сон.
И прижала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть, - он был здесь. Юноша сидел с ней рядом. "Значит, это не сон, не сон..."
– Простите, - сказал он и нахмурил брови.
– Я все-таки не могу без вас. Не могу, и все!
– Чепуха!
Таня страшно рассердилась. Но рот ее улыбался, пальцы сжимались и разжимались.
– Вы, мужчины, ужасные нахалы, - добавила она.
Упрек поразил странного юношу. Он схватился за голову, вскочил, сел обратно.
– Знаете, - сказал он.
– Договоримся сразу. Я не буду вам говорить избитости вроде того, что вы красивы. Здесь другое: я должен видеть вас. Смотреть!.. Смотреть!.. Глядите, глядите на меня внимательно. Не бойтесь, придвиньтесь ближе. Еще, еще... Возьмите фонарик из сумочки. Так, верно. А теперь придвиньте эту дурацкую штуку мне за спину. Видите?
– Вы прозрачны!
– воскликнула Таня в ужасе.
– Бесплотен! И вот люблю вас. Не правда ли, странно?
Тане казалось, он расплывается, уйдет. И все кончится.
– Ужасно, ужасно...
– твердила Таня.
– Он любит меня.
– Люблю, - кивнул тот.
– Я себя проверил, можете не сомневаться. И не спешил - мне это не к лицу.
Таня помахала на себя ладонями. Щеки ее горели.
– Давайте будем рассуждать, хладнокровно рассуждать, - говорила она.
– Рассуждайте, - предложил он.
– А меня увольте, я не могу. Если хладнокровно рассуждать, я сейчас должен быть совсем в другом месте.
– Рассудим... Первое - вас не должно быть здесь, вас нет вообще, вы сон!..
Таня с торжеством посмотрела на молодого человека. Но он был здесь, высокий и тонкий.
Таня поразмышляла еще:
– Ага, догадалась, вы гипноз?
Таня развила идею:
– Вы полюбили меня (человек так и потянулся к ней) и решили меня гипнотизировать. Правильно? Вы не здесь, вы в другом месте, я вижу ваш мысленный образ.
Установилось молчание. На скамью ложилась ночная роса.
– Из-за вас я не высплюсь сегодня, - пожаловалась Таня.
– А теперь уйдите. Гипноз кончился, я сочувствую вам, но полюбить не смогу. Никогда. Вы так далеки от меня.
– Гипноз?.. Это мысль, я мог это сделать, - заговорил юноша.
– Прежде чем... Я как-то не подумал, простите... Нет, я хочу быть тем, что я есть. Я Сигурд. Сергей. И.Гурдин. Вспомните - наш институт, шеф, ассистенты, машина... Это для меня, а я для них. Я единственный в мире человек-уникум, проникаю в тайну живого, а не могу обнять вас.
Уныние пришло на лицо Сигурда.
– Уходите, - сказала она.
– Стойте, розу вы принесли?
Но Сигурд исчез мгновенно. Некоторое время еще подержалось облачко не то на скамье, не то в памяти и рассеялось. Тане стало страшно. Она поднялась и побежала дорожкой.
Котенок дремал на плече впереди сидящего гражданина, клевавшего носом. Плечо человека было огромное, котенок лежал на нем косматой лепешкой. Коготки его цепко держали сукно. Это был тот - знакомый котенок.
Он подрос и похудел, но был именно тот.
– Кись-кись, - сказала Таня. Гражданин, клевавший носом, вздрогнул и обернулся. Лицо у него было пожилое и широкое, типа поднос. Небритый. Свисала изжеванная нижняя губа. Ворот рубашки расстегнут. Голос тонкий, будто в дудочку.
– Вот они, люди. Попросят животное - и отказываются, - желчно пропищал он. И сморщился, собрав в морщины необъятное лицо.
– Нехорошо, - отозвалась Таня. "Бедный, должно быть, вдовый", - жалела она.
– Гнусно!.. Котенок пачкает, котенок необразован, котенок испортил ковер.
Сосед становился багровым и даже страшным.
– Человек, гомо сапиенс, овладевает горшком только на второй год своей жизни и то несовершенно, а котенку всего был месяц! Он и сейчас еще молочный, этот котенок.
– Сосет?
– Лакает... Да еще и полакал из чьей-то там чашки! А животное это самое чистое. Я с удовольствием выпью после кошки и остерегусь сделать это после одного знакомого человека. По секрету: живет такой двуногий, после которого ни одна уважающая себя муха есть не будет... А теперь изволь опять искать желающего.
– Он вздохнул, как насос.
– Отдайте его мне, - попросила Таня.
– Решено!
– воскликнул человек.
Он снял лепешку с плеча и передал ее Тане. Котенок был сонный и горячий. Он позевывал, жмуря глаза, и язык его выставлялся в виде узкой красной стружки.
– Кисик, кисик, - говорила ему Таня.
Котенок заснул у нее на коленях.
...Калитка подавалась туго. Таня сразу поняла - это к дождям. У них всех были приметы - такая метеорологическая семейка.
Бабушка следила за своим прострелом, папа - за переменами настроения, мама - за облаками накануне дождя, близнецы - за клевом мелкой рыбешки, проживающей в верховодье их пруда.