Прозрение
Шрифт:
Как только мы привязали лодку, женщины полезли через борт, чтобы посмотреть, что им предлагает Аммеда; они ощупывали ткань из тростникового волокна, нюхали кувшины с маслом и непрерывно болтали с ним и друг с другом. Со мной они не разговаривали, но какой-то мальчик лет десяти подошел ко мне, остановился напротив, широко расставив ноги, и с важным видом спросил:
– Ты кто такой? Ты чужестранец?
И я ответил, охваченный нелепой надеждой на то, что меня тут же признают:
– Нет. Меня зовут Гэвир.
Мальчишка подождал минутку, насупился, словно я его чем-то обидел, и с еще более важным видом переспросил:
– Гэвир?…
Похоже, мне нужно было иметь все-таки не одно имя!
– Назови твой клан! – потребовал мальчишка.
К нам подошла какая-то женщина и довольно бесцеремонно оттолкнула нахального мальчишку в сторону, и Аммеда сказал ей и еще одной, довольно пожилой женщине, которая подошла вместе с нею:
– Его в рабство продали. Он, возможно, из сидою.
– Ясно! – промолвила старая женщина. И, повернувшись ко мне боком, не глядя на меня, но. безусловно, обращаясь именно ко мне, спросила: – Когда же тебя отсюда забрали?
– Лет пятнадцать назад, – сказал я, и снова глупая надежда проснулась в моем исстрадавшемся сердце.
Она подумала, пожала плечами и сказала:
– Нет, он не отсюда. Ты что же, и клана своего не знаешь?
– Нет. Я был не один. Нас было двое. Моя сестра Сэлло и я.
– Меня тоже Сэлло зовут, – сказала эта женщина довольно равнодушным тоном. – Сэлло Иссиду Асса.
– Я ищу своих сородичей и свое имя, ма-йо, – сказал я и успел заметить, как она искоса метнула на меня взгляд, хоть и стояла по-прежнему вполоборота ко мне.
– Попробуй поищи среди ферузи, – посоветовала она. – Из тех мест солдаты часто людей в рабство угоняли.
– А как мне туда добраться?
– По суше, – сказал Аммеда. – И все время на юг. А протоки легко и сам переплыть сможешь.
Я отвернулся и стал собирать свои пожитки, а он все продолжал о чем-то беседовать с этой Сэлло Иссиду Асса. Потом она ушла, и он велел мне подождать, пока она не вернется. Она принесла из деревни большой пакет из тростниковой ткани, положила его передо мной и тем же равнодушным тоном, по-прежнему отвернув от меня лицо, сказала:
– Это еда.
Я поблагодарил ее и завернул пакет с едой в свое старое одеяло, которое выстирал и высушил за время нашего путешествия по болотам и которое в скатанном виде служило мне чем-то вроде заплечного мешка. Затем я повернулся к Аммеде и еще раз от всей души поблагодарил его, а он сказал мне:
– Да хранит тебя Me.
– Да будет так, – откликнулся я и прибавил: – И тебя пусть хранит великая Энну-Ме!
Я уже хотел спрыгнуть с причала на берег, но тут две женщины вдруг подняли страшный визг, а тот важный мальчишка так и ринулся ко мне, преграждая путь и что было сил возмущенно вопя: «Это женская деревня, женская!» Я испуганно озирался, не зная, как же мне быть, и Аммеда указал мне направо, где я заметил тропинку, выложенную по краям камнями и раковинами моллюсков и идущую по самой кромке воды.
– Мужчины ходят только здесь, – пояснил Аммеда, и я пошел по этой тропинке.
Прошел я совсем немного, и тропинка привела меня в другую деревню. Мне тут же снова стало не по себе, однако здесь на меня никто не кричал, не прогонял и не требовал держаться подальше, и я пошел дальше между маленькими домиками на сваях. Какой-то старик грелся на солнышке, сидя на крылечке домика, который, как мне показалось, был целиком сделан из плотных тростниковых циновок, прикрепленных к деревянному каркасу.
– Да хранит тебя Me, сынок, – сказал мне старик.
Я ответил ему тем же и спросил:
– Отсюда есть дорога на юг, ба-ди?
– Заладил «бади, бади»! – проворчал он. – Что значит «бади»? Меня зовут Рова Иссиду Мени. И откуда ты только явился такой со своим «бади-бади»? Я же тебе не отец. А кто твой отец, знаешь?
Он скорее поддразнивал меня, чем сердился. У меня было такое ощущение, что он прекрасно знает то «городское» приветствие, каким воспользовался я, но не желает его принимать. Волосы у него были совсем седые, а на лице – тысяча морщинок.
– Нет, не знаю, – сказал я. – Я ищу своего отца. И свою мать. И свое имя.
– Ха! Ничего себе! – Старик осмотрел меня с головы до ног. – А почему на юг идешь?
– Хочу найти ферузи.
– Ага! Только эти ферузи – народец странный. Я бы, например, туда не пошел. Но ты иди, коли хочется. Эта тропа дальше через пастбище идет. – Он снова устроился поудобнее и принялся почесывать свои длинные, черные, костлявые ноги, похожие на журавлиные.
Больше я в деревне никого не заметил, лишь далеко на воде виднелись рыбачьи лодки. Я снова вышел на тропу, идущую через пастбище, и двинулся дальше на поиски своих сородичей.
Глава 12
До тех мест, где обитали ферузи, я шел два дня. Тропа была довольно извилистой, но, в общем, вела меня на юг, во всяком случае, если судить по солнцу, которое по утрам всегда было слева от нее, а на закате – справа. Многочисленные протоки среди заросших высокой густой травой лугов, окруженных ивами, мне приходилось переплывать или переходить вброд, держа над головой скатку с имуществом и башмаки, привязанные к палке. С другой стороны, идти там было легко и приятно, а сухих рыбных лепешек и соленого сыра вполне мне хватало, чтобы как следует перекусить. Время от времени я видел дымок над какой-нибудь одинокой хижиной или тропу, ведущую к маленькой деревушке, но, поскольку основная тропа по-прежнему вела меня на юг, я старался с нее не сходить. К вечеру второго дня тропа наконец свернула налево, и я, следуя по песчаному берегу огромного озера и миновав пастбище, где паслись коровы, оказался в очередном селении, состоявшем из нескольких домишек на сваях; у причалов, как всегда, были привязаны лодки. Да и все деревушки здесь были похожи одна на другую и отличались лишь незначительными особенностями, и повсюду царила одна и та же бедность, если не нищета.
Детей возле деревни видно не было, но я заприметил какого-то мужчину, расправлявшего рыболовную сеть, и направился прямиком к нему.
– Здесь ферузи живут? – крикнул я.
Он аккуратно положил сеть на землю и пошел мне навстречу.
– Да, ферузи. Это деревня Восточное Озеро, – сказал он и с мрачным видом выслушал мой рассказ о том, чего я ищу.
Ему было лет тридцать, и мне показалось, что это самый высокий мужчина из всех рассиу, которых я до сих пор встречал. Глаза у него, как ни странно, были серые; позже я узнал причину этого: он был сыном женщины с Болот и неизвестного этранского воина, который ее изнасиловал. Я сказал ему, как меня зовут, и он в ответ назвал свое имя: Рава Аттиу Сидой, а потом любезно пригласил меня к себе домой и усадил за стол.