Прутский поход
Шрифт:
— Пусть так и будет, я тебе не возражаю. Пехотой ты толково распоряжаешься, и в артиллерии толк разумеешь — тебе, ваше высочество, и командовать. А я конницей управлять буду, да теми пушками, что приданы дивизиям. Но мало у нас ее — государь только десять драгунских полков оставил, под моим началом в Полтавском бою намного больше было. Да и армия у нас разбросана по местам разным — только три дивизии инфантерии и две кавалерии под рукой имеем. Пока ты своих молдаван «регулярству» обучишь, много воды утечет. Хотя людишки у тебя крепкие и храбрые, на то уповаю.
— Ничего, время есть — к осени еще дивизии будут, пара инфантерии и столько
— Дай-то бог, но им время на то нужно. Хорошего солдата за два года готовят, драгуна за три. Хоть что-то разуметь в бою начинают!
Отмахнулся Меньшиков — не верил в молдаван, как и в то, что к осени они будут представлять силу. Зря — те за свою землю воевать будут до крайности, а учить будет кому — по семь-восемь сотен ополченцев по всем русским пехотным полкам расписали заблаговременно.
— Воюют не числом, а умением, князь! Ты ведь правильно это сейчас подметил. Так и будем с османами сражаться!
От слов Стефана у Меншикова наползли на лоб морщины — «светлейший» старательно попытался припомнить, когда он произнес столь потрясающую фразу. Но домыслить не смог, господарь заговорил дальше:
— Задача у нас проста — отбиваем турецкие атаки, и ждем когда служивые «втянутся» в баталию, новобранцам нужно к тяготам и крови привыкнуть. Молдаване заодно обучаться хоть чему-то полезному, да и сами на смерть посмотрят со всех сторон. Потом переходим в наступление на Браилов, отрезаем от переправ и сбрасываем турок в Дунай, если получится. Главное, не дрогнуть и первый натиск отразить с большими для врага потерями, тогда у янычар пыла поубавится.
— Вот это правильно, ваше высочество, сходился я с янычарами на шпагу, самого агу проткнул — рычит, собака, подыхать не хочет, все норовит саблей рубануть. Злые они до сечи, вот эту дурь у них выбивать с кровью надо, — Меншиков говорил серьезно, хотя свое давнее участие при штурме Азова вспоминал. И тут же спросил, внимательно смотря на Стефана:
— Ты в успехе уверен, уж больно глаза у тебя горят?
— Более чем, князь. К тому же валашский господарь подойти сикурсом сможет — ему ведь есть из чего выбирать. Или под руку царя Дмитрия идти, и тем славу и полную власть над страной получить, или от руки султана пасть в самом скором времени, о чем ему уже известно. А иного варианта у Константина Брынковяну уже не остается, ты уж поверь…
Запорожцы готовятся к ночному абордажу турецкого судна, которых по Дунаю сновало немало. И чем они не пираты, пусть не и Карибского моря, но промыслом этим долгонько занимались…
Глава 23
— Я рад тебя видеть, брат, живым и здоровым. А то донесли мне верные люди, что сам султан приказал умертвить тебя, только способ казни пока не выбрал. То ли посадить тебя на кол, а всем твоим сыновьям отрубить головы, либо содрать с тебя кожу, а детей удушить шелковыми шнурками. И заметь —
Стефан с ухмылкой посмотрел на валашского господаря Константина Брынковяну — пожилой правитель, почтенных 57-ми лет от роду, ответил горящим взглядом, в котором плескалась ненависть. Еще бы — Кантемиров он изрядно недолюбливал, начав с отца, затем вражда переместилась на сыновей. Да и правителем оказался тем еще — желая сделать свою власть наследственной, заручился обещанием турок и стал выжимать из ободранного населения двойную дань, чтобы пополнить казну султана. Даже оголтелые правители из фанариотов до такого бесстыдства не опускались, понимая, что три шкуры с одной тощей овцы не сдерешь.
Да и в политике изрядно лавировал, не желая твердо оказаться на чьей-то стороне, зато сыграв на противоречиях, получить выгоду. Помогал мятежному трансильванскому князя Ференцу Ракоши в войне против Габсбургов, и тут же предлагал австрийскому цезарю взять над валашским княжеством покровительство. Обещал царю Петру Алексеевичу выступить за него «людно, купно и оружно», но не сделал для этого ровным счетом ничего, наоборот, поставил туркам продовольствие и фураж. И потом стал «мутить» против русских, когда их войска покинули Молдавию против злосчастного Прутского похода — ведь именно нехватка продовольствия, обещанного Брынковяну, и стала одной из причин, приведших к поражению.
Рассорился с влиятельным семейством Кантактузино, из которого сам и происходил, приказав еще в начале 1711 года схватить ряд его представителей, симпатизирующих России. Петр Алексеевич не обратил на это внимания, но зато сейчас Стефан сразу же предпринял превентивные меры. Спафария Фому Матвеевича Кантакузена, имущество которого Брынковяну конфисковал, в Буджаке встретили, но к царю Петру не отправили. И сейчас тот на свои средства из валашских выходцев и своих дружинников ударными темпами формировал конный полк, получивший наименование улан. Сам боярин и его люди присягнули на верность именно бессарабскому господарю, служить ему преданно и живот свой положить, если потребуется.
Так что интриговал Брынковяну, в конечном итоге доигрался — в 1714 был умерщвлен с сыновьями по приказу султана в Константинополе. И спустя 280 лет причислен к лику святых за мученическую смерть — странно как-то, ведь до этого православные иерархи по-другому оценивали его деятельность. Но на рубеже третьего тысячелетия подходы ко всему стали чисто политическими, как и признание западными церквями гендерности и толерантности. Еще немного и содомитские браки начнут венчать, с них станется — по иным критериям там уже правят миром. Да что там — с любого иуды, что на «Евангелии» клятвы давал триста лет тому назад, анафему снимут, даже с того, кто свои тридцать сребреников получил и на осине повесился, фигурально выражаясь. Иные ценности в мир пришли, совсем иные…
— И я рад тебя видеть, господарь…
Последнее слово Константин Брынковяну произнес с трудом, через силу, словно выплюнул — «бастард». Стефан сделал вид, что не понял, да и валашский правитель имел нарочито дружелюбный вид — тут нужно чувствовать интонации всей кожей. Но в таких делах нужно сразу показывать на кого нынче куру записаны, и не стеснятся ломать через колено, особенно когда рядом Меншиков, смотрящий на господаря крайне нелюбезно. И было отчего Александру Даниловичу так хмуриться!