Прямая речь
Шрифт:
2002 г.
Сегодня не лгать, как не есть. Кланяешься кому-то, а потом думаешь: «Господи, что это»? И не должен, и прежде вроде бы не водилось этого рабского за тобой, а, поди ж ты… Но какой-то черты переступать нельзя.
1986 г.
Все время крайности: «Путин, что-то с ним неладно»… Дождись, пока поймешь — что? Чего ж гнать волну-то? А то, что возникает много туманных движений в государстве, — так оно и есть, невнятность всегда пугает. Я сейчас сделал по мотивам Шварца пьесу «Еще раз о голом короле»,
Кричат: «Я за Союз! Это моя Родина!» Хочется спросить: «Ну скажи, ты можешь уложить в свою башку понятие «Родина» размером от Камчатки до Бреста? Тебе четырех жизней не хватит ее объехать». Человек склонен говорить о своей малой родине, как, например, Есенин — о Рязани. Будь ты нормальным человеком, а не придурком, перед которым все семьдесят лет столько махали красным флагом, что он уже не в состоянии ничего понять. Это, конечно, не значит, что Союз надо разваливать. Нужно что-то делать ненасильственным путем.
1991 г.
Мы не умеем рассуждать по-людски: я, моя семья, моя жизнь, которая, кстати, одна. И не может быть идеи, в жертву которой нужно эту жизнь принести. А если она требует таких жертв, то это плохая идея. Бесчеловечная.
1991 г.
Глубинно — ситуация все та же. Россия всегда ныла. И, слава Богу, вечно будет ныть. В нас потрясающе сильна потребность идеала. Мы ноем, что идеал отсутствует, и отчаянно ищем нового. При этом идеалы общечеловеческие, цивилизованные, такие, как свобода, демократия — сами по себе еще никак не исчерпывают наших чаяний. Помножьте их на российский «пейзаж», и вы получите такой клубок! Национальная идея, патриотические судороги, желание всем добра и всем поровну, всепрощение, нетерпимость, объятья, кровопролития…
1992 г.
У нас любят топтать поверженных. Так было, кстати, всегда. А сейчас очень даже прилично забрасывать камнями и стоящих у власти. Можно. Разрешено. Многое я объясняю именно этим, нашей общей невоспитанностью.
Мы замечательно научились манипулировать словами. В одном случае говорят с придыханием — «народ». В другом — уничижительно: «власть толпы», «охлократия», «быдло». Зависит от политического контекста.
У всех один и тот же джентльменский набор: Булгаков, Цветаева, Ахматова, эдакий переносный чемоданчик. У всех одни кумиры, только выясняется, что все хотят разного. Одни — свободы. Другие — кресла. Третьи — воровать. А что касается «совков», то все мы несем в себе эти гены. А те, кто всякий раз сообщает нам, что мы живем в «клоаке и дерьме», счастливо гладя при этом нам в глаза, потому что вроде бы он уже выбрался из клоаки, несут их в себе не менее, чем мы.
1993 г.
На
Слава Богу, были люди, которые шли против любой ценой, в лагеря шли, это уже героическая позиция. По ним нельзя равнять всех людей. Но равнять хотя бы на уровне умения сказать: нет, извините, не могу, — надо. Даже это требовало невероятного благородства. Один человек, не желавший присутствовать на собрании, когда Солженицына исключали из Союза писателей, взял и заболел. По нашим понятиям: он честный человек, чуть ли не Данко. Вот ведь, какое помельчание личности…
1991г.
Я думаю, что по существу, ничего не изменилось. Просто происходит массовая истерия. Какой-то тотальный страх и паника охватили людей. Сейчас на Тверской в девять вечера никого не встретишь. Да что такое происходит в самом деле? Ограбят тебя, убьют? А если дома отсидишься, живой останешься? Кирпич, как известно, никому на голову ни с того ни с сего не сваливается. Все в руках Божьих. А страх — от потери собственного достоинства. Но утративший его человек боится всего на свете. Правда, тут есть и частичная «заслуга» наших средств массовой информации. Я никого не осуждаю и в злых намерениях не подозреваю, но нельзя же так сосредоточиваться лишь на дурном, как будто в стране ничего хорошего не осталось. Неправда все это! Солнце было и осталось! Женщина была и осталась! Если уж на то пошло, давайте перейдем на категории вечные.
Я не поверю, что мы уж такие государственники, что от беды Отечества у всех исчезли нормальные человеческие желания. Чушь! Еще кое-где есть и трава, и люди улыбаются. Нельзя же в самом деле собственную жизнь ставить в прямую зависимость от режима или перемены власти. Был Горбачев — шесть лет попеременной радости и уныния. Теперь Ельцин, то ли радость, то ли уныние. Верой, надеждой, любовью всегда жил человек. Это только в нашей извращенной стране можно заразиться общим недомоганием и умереть. Это только ненормальный мыслит глобализмами.
Я вовсе не за то, чтобы быть равнодушным к судьбе страны. Сопереживать надо. Страшные вещи происходят на всей земле. Но все равно остается надежда. Есть какие-то вечные приоритеты. И они за жизнью, а не за политикой.
Нормальной жизни никогда не было. Раньше люди ходили в кино, писали письма артистам, занимались чем угодно, восполняя недостающее. Создавали собственную фабрику грез. Теперь же все кинулись в политику Но нельзя же впадать в глупость — она без берегов, она смертельна.
Когда Пушкин умирал, ему говорили: «Ты кричи, кричи, легче будет». Он отвечал: «Не буду. Там Наташа, ей и так плохо». Ему: «Ты с ума сошел? О чем ты сейчас думаешь?» И Пушкин ответил: «Что за глупости? Что, я не сумею победить этого вздора?»
Вот позиция! Конечно, есть много поводов для печалей, но нельзя забывать, что «уныние есть смертный грех». Слишком дорогой подарок — жизнь, чтобы тратить ее на вздор.
Не было такого, чтобы небеса дарили нашей грешной земле безоблачную жизнь. В этом ключ к пониманию бытия. Абсурд — втащить ушедшее в сегодняшний день. Учиться у прошлого надо, а реанимировать его нельзя.