Шрифт:
Robert Silverberg. The Time Hoppers (1967). – _
1
Говорят, в перенаселенном мире есть своя прелесть. Сомкнутые шеренги хрустальных башен городов, четко отлаженный ритм колыхания толпы на движущихся тротуарах, танцующие солнечные блики на миллионах переливчатых костюмов, огромные площади – именно в этом, как утверждали ценители прекрасного, заключалась красота мира.
Квеллен не был эстетом. Он был мелким чиновником, скромным государственным служащим со средними умственными способностями и нормальными наклонностями. Мир,
И все же, если учитывать все обстоятельства, Квеллен жил не так уж и плохо. Он пользовался кое-какими благами. Незаконными, правда, добытыми взятками и обманом. Строго говоря, то, что совершил Квеллен, заслуживало всяческого осуждения: он обладал тем, на что не имел никакого права. Он прикарманил себе укромный уголок планеты, будто бы был членом Верховного Правления, то есть человеком первого или второго разряда. Но поскольку на Квеллена не возлагалась ответственность Верховного Правления, он не заслуживал причитавшихся в этом случае привилегий.
Тем не менее он владел этими привилегиями. Это было несправедливо, преступно, аморально. Но каждый человек всегда стремится дать себе поблажку, порой не считаясь с моралью. Как и любой другой, Квеллен в юности пропагандировал высоконравственное поведение. Как и почти всем остальным, ему пришлось научиться отказываться от высоких замыслов.
Бом!
Это был предупредительный звон: он кому-то требовался там, в перенаселенной несчастной Аппалаччии. Квеллен не обратил на звон никакого внимания. Он был благодушно настроен и не прервал этот звон, хотя сделать это было очень просто: ответить на вызов.
Бом! Бом! Бом!
Этот звук не раздражал, он просто докучал, тихий и мелодичный, похожий на удары обитого войлоком молоточка по бронзовому диску. Квеллен, как бы не замечал его, продолжал раскачиваться в пневмокресле, наблюдая, как сонные крокодилы плещутся в мутной воде, омывающей его крыльцо.
Бом! Бом!
Через какое-то время звон прекратился. Квеллен пребывал в состоянии радостного покоя, вдыхал сладкий запах растущей вокруг зелени и слушал, как в воздухе жужжат насекомые.
Эти отвратительные насекомые, которыми кишел застывший теплый воздух, были единственным недостатком рая; их непрерывное жужжание слегка досаждало Квеллену. В определенной степени они служили для него символами жизни, которую он вел до того дня, когда был переведен в седьмой разряд.
Только тогда его окружал непрестанный гул людей, кишевших в огромном улье города, и Квеллен ненавидел его. В Аппалаччии, разумеется, и в помине нет настоящих насекомых.
Он поднялся, подошел к ограждению и стал вглядываться в воду. Это был мужчина, совсем недавно достигший средних лет, чуть-чуть выше среднего роста, более худой, чем был когда-то, с буйной каштановой шевелюрой, широким, покрытым испариной лбом и добрыми не то зелеными, не то голубыми глазами. Его тонкие, плотно сжатые губы придавали бы ему решительный вид, если бы не подводил столь неразвитый подбородок.
От нечего делать он бросил в воду камень.
– Возьми! – крикнул он, глядя, как два крокодила бесшумно скользнули по воде в надежде схватить жирный кусок полупережеванного мяса. Но камень утонул, пустив черные пузыри, и крокодилы уплыли. Квеллен рассмеялся.
Хорошо жить здесь, в дебрях тропической Африки. Насекомые, черная грязь, влажный душный воздух. Даже страх разоблачения только поддерживал эту уверенность.
Квеллен принялся перечислять в уме свои блага. «Марок? – подумал он. – Нет, здесь его нет. Так же, как и Колла, Спеннера, Брогга, Ливарда. Никого из них! Но особенно Марока! Главное, что здесь нет его!» Какое это блаженство – бывать здесь и не слышать их зычных голосов, не вздрагивать всякий раз, когда они врываются в его кабинет! Разумеется, безответственно и аморально с его стороны так относиться к своему делу, он стал чем-то вроде современного Раскольникова, попирающего все законы.
Квеллен признавал это. И все же, он часто повторял себе, что живет только один раз, и кому какое дело, что часть своей жизни он проведет по первому разряду?
Только здесь он ощущал подлинную свободу.
И самое лучшее – это быть подальше от Марока, ненавистного соседа по комнате. Не нужно беспокоиться о неубранной посуде, о разбросанных по всей комнате книгах, о его сухом гортанном голосе, когда он говорит по визифону, а Квеллен в это время пытается сосредоточиться.
Нет. Марока здесь нет!
И все же, с печалью подумал Квеллен, того покоя, к которому стремился, устраивая свой новый дом, почему-то он не достиг. Так все в этом мире как только добиваешься желаемого, исчезает что-то важное. Многие годы он терпеливо ждал того дня, когда достигнет седьмого разряда и ему будет положено жить одному. Этот день настал, но он не почувствовал удовлетворения. И поэтому пришлось заиметь для себя кусочек Африки. А теперь даже здесь жизнь превратилась в цепочку тревог и страхов.
Он бросил в воду еще один камень.
Бом!
Глядя, как круги расходятся веером по темной поверхности реки, Квеллен осознал еще раз, что предупреждающий звон раздается на другом конце его дома.
Бом! Бом! Бом!
Охватившее его беспокойство превратилось в дурное предчувствие. Он поднялся с кресла и поспешил к визифону.
Бом!
Бом!
Квеллен включил аппарат, но только звук без изображения. Было совсем нелегко устроить все так, чтобы любой звонок в его дом в Аппалаччии, находящийся на другом конце света, автоматически передавался сюда, в Африку.
– Квеллен, – произнес он, глядя на пустой серый экран.
– Говорит Колл, – послышался сквозь треск голос. – Никак не могу дозвониться до вас. Почему вы не включите изображение, Квеллен?
– Не работает, – ответил Квеллен, надеясь, что ищейка Колл, его непосредственный начальник по Секретариату Преступности, не почувствует ложь в его голосе.
– Побыстрее приходите сюда, Квеллен. Мы со Спеннером имеем для вас нечто срочное. Поняли, Квеллен? Неотложное дело! Связанное с Верховным Правлением. Оно сильно на нас давит.