Прыжок над бездной (сборник)
Шрифт:
— А как работали генераторы спустя три месяца, в день, когда произошло несчастье с Фредом?
— В тот день мы запустили их на максимальную мощность. Для наблюдения за экспериментом мы и собрались в салоне, хотя обычно работаем в своих комнатах. Но и мощные электрические потоки не оживили ни одного из загадочных механизмов.
— Вы сказали: собрались в салоне все?..
— Фред тоже был с нами. Но ему надоело следить за приборами, он оделся и вышел на планету. Потом раздался крик о помощи и вопль, что я его убиваю... Я в это время сидел у экрана.
— Достаточно, спасибо, друг Аркадий, — сказал Генрих.
Аркадий ушел, Генрих весело объявил Рою:
—
— Раньше такие эксперименты называли следственными, — с удовлетворением объявил Рой, когда Генрих изложил свою идею. — Будь покоен, я сделаю все, что ты требуешь.
Генрих, выходя, подбодрил Роя веселым взглядом. Генераторы работали в надежном режиме, случайностей быть не могло. Рой нервничал. В последнюю минуту он стал просить брата остаться в салоне, но Генрих отверг его домогательства: менять программу эксперимента было поздно, выход наружу Роя мог породить новые неожиданности, отнюдь не разъясняя старых.
С Роем осталась Анна. Она следила, чтобы генераторы не сбрасывали мощность. Сидоров, Замойский и Шарлюс сопровождали Генриха. Братья объяснили им, что сегодня надеются оживить машины и что увидеть их возвращение к деятельности лучше во тьме на планете, а не на экране.
Молящие глаза Аркадия Замойского и усердие, с каким он готовил генераторы к работе на максимальном режиме, яснее слов рассказывали, сколько надежд он связывает с удачей эксперимента.
Над Альтоной забушевала электрическая буря: заряды, выбрасываемые генераторами, насыщали поверхность планеты, накапливались на каменистых остриях и гранях. Четыре человеческие фигуры, двигавшиеся во тьме, превратились в своеобразные разрядники. "Жалко, что здесь нет атмосферы, думал Генрих, всматриваясь в черноту впереди, где размещалось кладбище странных машин, — вот была бы феерическая картина, если бы такая электрическая вакханалия разразилась в земном воздухе, ионизируя его молекулы!"
И Генрих, с нетерпением ожидавший именно этого, первым увидел, что от машин приближается новая человеческая фигура — в скафандре, с копьем в руке. Но двигался незнакомец быстрей, чем ожидалось. Он не шагал, а мчался, почти летел.
— Да это же Рой! — с изумлением закричал Сидоров в микрофон. — Как он сумел опередить нас? Он же остался в салоне.
— Оружие! — скомандовал Генрих и выхватил электрический пистолет.
Он не успел выстрелить, как незнакомец, выбросив вперед копье, ринулся на Генриха. И если бы Генрих не знал заранее, что произойдет, он не сумел бы увернуться от стремительного выпада. Генрих потом говорил, что был тот случай, когда секундное промедление могло стоить жизни. Незнакомец слишком походил на Роя, это была вторая неожиданность. Это был словно сам Рой, внезапно вынырнувший из темноты, — Генрих не осмелился разрядить пистолет.
Зато выстрелил начальник экспедиции, но промахнулся. Выстрелы Шарлюса и Замойского слились. Заряд взволнованного энергетика тоже промчался мимо, зато хладнокровный физик угодил в незнакомца. Тот пошатнулся, но, устояв, снова замахнулся копьем.
Все остальное совершилось в считанные секунды. Вдруг с той же стремительностью незнакомец стал удирать.
Сумрачный ореол уносился в сторону мертвого завода, быстро стираясь в вечной черноте планеты.
— За ним! — крикнул Сидоров
— Пустите! — Начальник станции яростно вырывался. — Преступника нужно схватить!
— Вы никого не схватите. Преступника нет. Он существовал всего несколько минут.
— Выгораживаете своего вероломного брата? Мы все видели, что это Рой!
— Рой мирно сидит около Анны и наблюдает, что совершается с нами на планете. Возвратимся на станцию, и сам Рой расскажет нам, в чем суть эксперимента.
Рой любил такие минуты — увлеченные глаза, раскрасневшиеся от волнения щеки.
Сегодня он не мог пожаловаться на недостаток внимания у своих слушателей.
— Нам с самого начала было ясно, что нормы древней криминалистики не подходят, — говорил он в салоне. — Земные детективы установили, что убийства в обычном смысле не произошло, и были правы. Но Редлих погиб физически, и, стало быть, существовали физические причины его гибели. Мы были уверены, что столкнулись с еще не слыханным явлением, и поэтому искали лишь таких объяснений, которые самим представлялись невероятными. Самым невероятными было, согласитесь, что на Фреда совершил нападение Аркадий. Это стало бы достоверным, если бы удалось доказать, что на Альтоне возможно физическое раздвоение личности — появление некоего материального дубля Аркадия, способного хоть на короткий миг совершать самостоятельные действия, так сказать, от его лица.
— И вы предположили, что механизмы, оставленные на Альтоне неведомой цивилизацией, могут телесно воспроизвести любого из нас? — уточнил начальник экспедиции.
Рой кивнул.
— Идея эта появилась у Генриха. Человеческая техника способна создавать изображение любого существа и передавать это изображение на любое расстояние. Но наши изображения бестелесны, это всего лишь рисунки, только силуэты на экране, а не тела. Цивилизация, существенно обогнавшая человеческую, могла бы не только создавать оптические изображения, но и снаряжать их иными материальными характеристиками, например телесностью, подвижностью и так далее. Дубль — смесь рисунка и скульптуры, телесное изображение, запрограммированное на некое действие, короче роботизированная копия... Как она создается машинами Альтоны — это мы оставляем вам в качестве проблемы для исследования. Но то, что дело обстоит именно так, мы доказали экспериментом: я пожелал напасть на Генриха с копьем, а механизмы осуществили это мое желание, создав мою телесную копию. Главная трудность, кстати, была не в том, чтобы физически меня скопировать, коль скоро загадочные механизмы на Альтоне заработали, а в том, чтобы доказать, что они вообще могут работать. Была и еще одна трудность — мотивы преступления (я применяю этот термин условно, поскольку более точного нет). И если бы не откровенность Анны, рассказавшей нам о ссоре Аркадия с Фредом, и не искренность самого Аркадия, признавшегося, о чем он думал в те тяжелые минуты, у нас в руках никогда не очутилось бы путеводной нити к разгадке тайны.
— Я и понятия не имел, что мои озлобленные мечтания могут привести к таким страшным последствиям, — проговорил расстроенный Аркадий.
— Все мы привыкли думать, что разыгравшееся воображение — пустяк. Оно меньше значит, чем даже плохое слово, брошенное сгоряча. В мыслях мы зачастую позволяем себе то, чего никогда не выскажем словесно, тем более не осуществим. На Земле такой дуализм воображения и действия не опасен, но на Альтоне любая мечта — уже поступок. И если мечта нехороша, поступок превращается в проступок: воображение неотделимо от действия.