Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
— А кобура?
— Кобуру мы нашли в машине на сиденье около мертвого шофера. Но это не его пистолет, а, вероятно, того, который убежал.
— Убежал?
— Да, убежал. Я же говорил, что заметил, как один из офицеров забежал за машину и упал. И Коля видел…
— Конечно, видел, — подтвердил Струтинский. — Но это не тот, которого мы нашли за машиной, перепуганного до смерти. Тот был при оружии, он не ранен. Мы взяли живыми и мертвыми пять офицеров и двух шоферов — всего, выходит, семь фрицев. А в двух машинах может поместиться восемь человек. Не исключено,
— И пистолетов мы взяли восемь, а не семь, — добавил я.
— Все это еще не доказательство, — сказал Кузнецов. — Разве в машине не могло остаться свободное место? Да и лишний пистолет ни о чем не говорит. Мог же кто-нибудь из немцев иметь два?
Да, мог. Николай Иванович прав. И как это мы тогда сразу же не выяснили, чей пистолет? Спросили бы Райса или Гаана — они бы и сказали. А теперь попробуй выяснить — был восьмой немец или нет. А найденный пистолет был необычный. По размеру не больше нашего ТТ, но обойма сдвоенная, и в ней шашечным порядком размещено четырнадцать патронов. Прямо-таки чудесная находка для разведчика!
Я понял, что пистолет нравится Николаю Ивановичу и он не против, чтобы я подарил его ему. Но что может произойти, если случайно Пауль Зиберт встретится с настоящим хозяином пистолета?
— Смотрите, Николай Иванович, как бы этот пистолет не причинил вам неприятностей, — предупредил я Кузнецова.
— Я вижу, тебе жалко с ним расставаться. Вот и выдумываешь басни о спасшемся немце. И, вероятно, Колю подговорил.
— Да что вы! — возразил Струтинский.
— Ну хорошо, я пошутил, — рассмеялся Кузнецов, пряча пистолет в кобуру. — Подарок принимаю, и увидите, хлопцы, какую службу он нам сослужит.
Мы не стали больше убеждать Николая Ивановича и, вероятно, вообще забыли бы о восьмом немце, если бы не случайная встреча, состоявшаяся через несколько дней.
По правилам конспирации нам не разрешалось бывать вместе в людных местах, но иногда это правило мы нарушали: когда вдвоем с товарищем, как-то легче становится на душе и чувствуешь себя увереннее. Поэтому мы, вопреки запрету, старались ходить парами.
На этот раз мы с Колей Струтинским почти целый день бродили по ровенским улицам и не заметили, как оказались возле большого здания военного госпиталя.
— Гляди, Николай, это не тот немец? — дернул меня за рукав Струтинский.
Я посмотрел влево. На лестнице, ведущей к широким дверям госпиталя, стоял высокий немецкий офицер в чине майора инженерных войск. В левой руке у него — окурок сигареты, а правую, забинтованную, он держал на марлевой повязке.
— Ты имеешь в виду того, что убежал? — спросил я, когда мы немного отошли от лестницы.
— Да. Ты присмотрись хорошенько к нему. Давай вернемся.
— Хорошо.
Мы вернулись назад.
Майор спустился по лестнице немного ниже. Он стоял бледный, чем-то озадаченный, по лицу видно было, что ему пришлось много пережить. Шинель наброшена на плечи, и мы заметили: из-под бинтов виднеется гипс.
— Ну, что? — спросил меня Коля.
— Знаешь, мне даже его лицо кажется знакомым, —
— Но послушай. После «подвижной засады» прошло две недели. По времени подходит. Он ранен в правую руку, в которой держал пистолет. Пистолет падает на снег, а рука ранена. Но немец не теряется и убегает…
— Возможно, возможно… Все возможно, Коля… А ты обратил внимание на шинель? Точнехонько такая же, как у Гаана и Райса. Даже погоны и знаки отличия те же. Неужели это тот самый?
— Давай подойдем и спросим, где его ранило. Попросим прикурить, заведем разговор… Скажет, вот увидишь — обязательно скажет.
— Я не возражаю. Но это слишком дерзкая выходка. Мы же разведчики, Коля, и можем на такой глупости погореть. Чего это вдруг мы станем расспрашивать немецкого майора, где он ранен? Если его действительно подстрелили партизаны и он убежал, у немца может возникнуть подозрение.
— А что он нам сделает? Он даже без оружия. Ранен, и мы ему посочувствуем. Вот и все.
— Ну хорошо, пошли. Только Кузнецов нас за это по головке не погладит.
Разговаривая, мы отошли довольно далеко, завернув за угол дома. А когда вернулись, майора уже не было. Так и осталась загадка неразгаданной.
На следующий день утром мы обо всем рассказали Николаю Ивановичу. Как и следовало ожидать, он рассердился и хорошенько нас прочистил за то, что мы среди бела дня без особой надобности разгуливали по улицам. Сообщению о загадочном майоре он не придал значения.
— Выбросьте из головы эти глупости. Разве вам нечем больше заняться? Вбили себе в мозги, что кто-то удрал во время «подвижной засады», и не можете успокоиться. По-научному это — «идефикс» — навязчивая идея.
И все же эта «идефикс» не давала нам покоя.
Шли дни. Майора мы больше не встречали. Дел у нас становилось все больше и больше. Николай Иванович быстро освоился в Ровно, завел знакомства и пользовался незаурядной популярностью среди немецких офицеров.
Все было хорошо, лишь одно обстоятельство тормозило нашу разведывательную деятельность: мы не имели оперативной связи с отрядом. Вначале добытые сведения доставлялись в отряд непосредственно через Ровно. Но расстояние было порядочным, и связным приходилось отмерять десятки километров; на это уходило много времени. Позже организовали «маяки». Расстояние до отряда наполовину сократилось. Но и это нас не удовлетворяло. Иногда возникала необходимость по нескольку раз связываться со своими, но как это осуществить?
— Дмитрий Николаевич, — обратился Кузнецов к командиру, — надо что-то придумать со связью. Наша связь слишком примитивна. Много времени тратим попусту и только то и делаем, что катаемся из Ровно на «маяк» и обратно. Нам такие прогулки просто мешают.
— Я вас понимаю, Николай Иванович, но всего сразу не сделаешь. Пока прогуливались — и вам это пошло на пользу. Свыклись с обстановкой, изучили местность, так сказать, потренировались. А теперь Александр Александрович подготовил вам подарок.