Прыжок в прошлое. Дилогия
Шрифт:
– Так, это, боярин я же ни счета и ни письма не розумею.
– Ефимка, а меня это не волнует нисколько, крутись, вертись, найди человека или сам выучись, видел, как Кузьма слова на стенке пишет, а чтобы мне этой осенью весь расклад до единого человека был.
Так чтобы я потом в поместном приказе на равных с дьяками разговаривал, и они мне своими бумажками в нос не тыкали, все понял?
– Все Сергей Аникитович, все. Да еще хотел сказать, когда купец то Пузовиков за стеклом приезжал, так он, когда крустал увидел,
– Ну, а Пузовиков, то все забрал, что обещал?
– Забрал, да еще говорил, что мало, все спрашивал, когда вторую печь ставить будем?
– Лужин, слушай, перестань дураком прикидываться, если мысли есть хорошие говори, не бойся.
– Так вот Сергий Аникитович, говорили мы тут с Дельторовым, надо нам дело то шире ставить, подмастерья уже сами в мастера рвутся, рабочие руки есть. Мы так прикинули, что еще лет двадцать нам и леса на уголь не надо ни у кого покупать, пока свой есть. А что уж дальше будет, один бог ведает.
– Вот видишь, Ефим дело хорошее предлагаешь, а ни читать ты, ни считать не умеешь. Так, что давай ищи себе помощника грамотного, и потом, когда все расходы посчитаете, мне отправьте. Если понравится, то можете и стройку начинать.
Утром я собирался уже уезжать в Кремль, когда ко мне подошел задумчивый Кузьма:
– Сергий Аникитович, вот со вчерашнего вечера, как ты это слово сказал – температура, я думать начал, ведь каждый металл или другое что при разных температурах плавится или вот вода замерзает, когда холодно, а как бы это измерить, чтобы не на глаз получалось.
– Кузьма, мне сейчас недосуг с тобой эти дела обсуждать, не до этого мне. Ты вот сам попробуй подумать, как это можно сделать. А вот вечером я приеду, тогда и расскажешь, чего надумал, а потом уже решим, как и что, дело то нужное для нас.
Когда я приехал в Кремль меня срочно вызвали к царю. Иоанн Васильевич нервничал, это было видно невооруженным глазом.
– Сергий Аникитович, митрополит Антоний занемог. Лежит в покоях своих, и не встает, второй день. Сам только, что об этом узнал.
Слушай Щепотнев, ты свой язык на замке держишь, это хорошо, так вот я с Антонием часто ссорился, много он крови у меня попил, но не время сейчас митрополита менять. Так, что езжай к нему и ежели можешь что-то сделать, то делай.
А уж если встанет Антоний на ноги, сам знаешь, я в долгу не останусь, мое слово крепкое.
В ответ я только поклонился и, пообещав сделать все, что смогу вышел из царских палат.
Когда я зашел в темную палату, где лежал Антоний, там почти ничего не было видно. Я попросил сопровождающих зажечь свечи. На кровати полусидел митрополит. Его лицо и глаза были желтоватого цвета. А сам он казался осунувшимся и похудевшим.
– Гепатит? – была первая мысль.
Я поклонился митрополиту, тот был в ясном сознании и также приветствовал
– Вот уж не думал, что меня ты греховодник лечить будешь, – слабо улыбнулся он.
Усевшись рядом с больным я неспешно начал расспрос и, похоже, гепатитом здесь не пахло, зато при пальпации живота в проекции желчного пузыря было явное раздражение брюшины.
– Плохи дела, – думалось мне, интоксикация, пожилой возраст, капельниц у меня нет, эфирный наркоз, все одно к одному, умрет на операционном столе скорее всего.
Антоний проницательным взором, как будто читал все сомнения написанные у меня на лице:
– Давай рассказывай Сергий, что ты у меня наглядел?
Владыко, плохие дела у тебя. Есть под печенью желчный пузырь, так вот полон он камней, и один камень выход из пузыря закрыл, если этот пузырь не снять, то он лопнет и вскоре умереть придется.
Митрополит пожевал пересохшими губами и произнес:
– Ну, а ты раб божий, что можешь предложить?
Владыко, могу я предложить, снять этот пузырь, только болезнь ослабила тебя и от дурман-водки моей можешь ты не проснуться.
Антоний поднял глаза на окружающих:
– Все слышали, что Щепотнев говорил. Так вот решил я, что лучше от дурман – водки не проснусь, а если Господь бог решит, что жить мне еще нужно, то жив буду. Давай лекарь делай свое дело.
Через три часа, митрополит уже раздетый лежал привязанный к операционному столу у меня в больничке. Все подворье было заполнено монахами, которые молились и крестились за здравие Антония. А отец Варфоломей уже служил внеочередную службу в забитой до отказа домовой церкви.
Ну, вот пришел час первого настоящего испытания для меня и моих помощников. Сегодня их у меня было пять человек, стоявших в холщовых балахонах, и масках. По моей команде одни из них начал давать наркоз. Второй лекарь стоял рядом с подобием мешка Амбу, сделанного из тонких рыбьих шкур. Третий контролировал пульс и частоту дыхания, а четвертый и пятый ассистировали мне. Операционное поле было уже отграничено и обработано йодом.
Я мысленно перекрестился и начал разрез, выдрессировал я своих помощников хорошо, не успел я протянуть руку, как в ней уже был иглодержатель с иглой и ниткой. Быстро перевязав сосуды и просушив рану, я открыл брюшную полость и вручил расширители одному из ассистентов.
Дальше я все делал, как на автомате – выделение пузырного протока, его перевязка, перевязка пузырной артерии, и только коротко прошипел сквозь зубы, когда мне дали в руку иглодержатель с шелком,
– Вашу мать, с кетгутом дай.
Затем осторожно выделил сам пузырь из серозной оболочки, выложил его на приготовленную плошку. Когда я начал гемостаз оставшейся полости мне сообщили испуганным голосом
– Сергий Аникитович митрополит дышать перестает.
Я похолодел.