Прыжок в секунду
Шрифт:
– Корабль! – вскричала она.
– Ну, не совсем, – поправил он ее. – Катер скорее всего или яхта…
Когда они наконец-то добрели к бывшему плавсредству, солнце как раз вскарабкалось в зенит. По дороге постепенно поджаривая яростным ультрафиолетом окружающий путников мирок.
– Тень, те-ень, – страдающе произнесла она, забираясь на борт и практически падая в объятия прохладной тени, царившей в каюте.
Забравшись следом, он критически оглядел палубу яхты. Две мачты, заржавелые и источенные солью, торчали эдакими корявыми огрызками. На палубе вповалку, вперемешку валялись обрывки такелажа… и тела. Мумифицировавшиеся
– Да-а, – протянул он. – Слушай, малышка, как думаешь, из-за чего может враз испариться целое море?
– Чего-чего?.. – пролепетала она.
– Я говорю, что же такое могло не только их всех в одну секунду поубивать, но и испарить целое море?
– Ядерный взрыв, – предположила она.
– Не похоже… Ударной волной тут разметало бы все, к чертям свинячьим. Да и представь себе мощь заряда, способного мигом испарить целое море. Нет, здесь что-то другое.
– У меня нет никакого желания выяснять что. Видишь?
– Вижу. Здесь нам точно нечего ловить. Уходим… Какое счастье, что здесь проход сразу нашелся. Если бы я знал, куда ведет дырка в основании того менгира, то предпочел бы лучше там остаться и поискать другой ход. Только бы не сюда…
– Если бы мы знали, куда что ведет, то это была бы совсем другая история, – резонно отметила она.
=9=
«…сорок две=пять=восемь=двадцать две=
Дождавшись очередной прыжковой секунды и бросив мимолетный взгляд на солнечную равнину, расстилавшуюся там, за Рубежом, я полез в Бункер. Тоже, конечно, название с большой буквы. Самое важное, исполненное особым смыслом имя. Не будь его, Бункера, никто из нас не выжил бы «ночью». Когда тьма сгущается и подступает к Рубежу, как густой кисельный туман, и сливается с его почерневшей серостью… Вот тогда появляются все эти болбы, жакли, ормелы, барбозы, шокклы, луваски, красные рексы, вреки, жуткие черные юборнесы и всякие прочие премилые созданьица, которым мы постепенно, лишь бы как-то обозначить этих оживших страхолюдин из кошмарных снов, надавали всяких названий с маленьких букв. И вот тогда они стелются, крадутся, топочут, ползут, топают, скачут, катятся, лезут, шагают, летят, скользят по ЗОНЕ, чувствуя себя полновластными ее хозяевами.
И во тьме только стены Бункера способны обеспечить защитой. Стальные, металлические, свинцовые, титановые… а ч-черт знает, какие именно, из чего они сделаны!.. Они дарят отсрочку, позволяют надеяться, что Зверь не учует запах Человека… Мой запах… уже не наш… Один я. Один, один, один, один…
Прыжок – он тоже. Всего один. Пан или пропал. Чертова дюжина плюс одна отчаявшаяся – пропал. Минус восьмеро, что погибли здесь, не успев воспользоваться правом на прыжок… Не верю, что последнему из двадцати трех пленников в лотерее судьбы выпадет участь быть паном.
Один… Никогда бы не подумал, что мне будет настолько больно. Там и тогда, еще до ЗОНЫ, казалось, я испил горький коктейль одиночества и боли до самого донышка. Но и вообразить не мог, не сумел бы, что истинное одиночество неизмеримо горше, нежели самое беспредельное там.
Там, где есть хотя бы кого ненавидеть. Где есть ты и те, кто ненавидит тебя. Люди, которые хоть какие-нибудь чувства по поводу твоего существования испытывают. Пусть равнодушие. Оно ведь тоже чувство, своеобразное. Но тому, кто не оставался один в ЗОНЕ, этого просто не понять. Никогда. Уж я-то уверен. Здесь у меня больше нет никого. Не в переносном смысле, а в прямом. Даже тех нет, кому я безразличен. Наверное, лишь затерянный в космосе выживший пилот звездолета, у которого отказал движитель, мог бы меня по-настоящему понять…
Грустная ирония: на дисплее Счетчика никогда не появится цифра =1=, единичка, с обеих сторон закрытая сдвоенными черточками. Одной секунды промежутка между появлениями выходного проема – не было. Пока еще, во всяком случае, не наблюдалось… Зато я – уже один. А для того чтобы утратить, чтобы навсегда лишиться последней ниточки, спасающей от вселенского, неописуемого одиночества в ЗОНЕ, которое хуже смерти, достаточно и одной-единственной секунды.
Прыжковой, ч-черт бы ее располосовал!.. у-у-у, ненавиж-жу! хуже ЗОНЫ… так ненавижу, что даже с большой буквы называть не желаю!
Ее отображение в виде циферки «1» никогда, никогда не появится на экране.
Да что там секунды… тысячной дольки секунды с лихвой достаточно, чтобы лишиться последнего напарника, другого человека, вдвоем с которым еще можно было бы на что-то надеяться. Красивое слово, вычурное, но – верное… Псссссссссссссс – и нету Эла. И больше никому до тебя никакого дела. Ты один. И ЗОНА. Хочешь жить – влачи. Не хочешь – прыгай. Ха. Просто, как… повеситься. Кто пытался всерьез, тот знает, до чего же это непросто на самом деле.
А захочешь кого-нибудь полюбить, люби на здоровье. Каламбур, ха-ха. Обожай всех тварей, что к твоей персоне испытывают исключительно гастрономический интерес. Больше и некого здесь любить. Жизнь моя жестянка, а ну ее в… не-е-е, не дождется!..
Но что же делать, что мне теперь делать-то? И Эл ушел. Прыгнул. Даже он не выдержал, хотя на полном серьезе заявлял мне, что: «…только после вас, русский друг! Слово джентльмена…»
Это из-за нее. Семь тьма-светов минуло после шага Олры во вспышку, и за эти семь циклов англичанин сбрендил. Утратив ее, самым натуральным образом сошел с ума! Единственный, кто сошел с ума не от пытки соблазняющих, манящих в ад или рай сдвоенных щелчков. Вот он и стал двадцать вторым ушедшим, бросившим меня подыхать от одиночества. Верь после этого английским джентльменам на слово!
Но как же я?.. Я ведь тоже ее…
А, ч-черт!..
Да, я не прыгнул.
Я живу. Наверное, все-таки не любил ее. Просто она была очень красивая и сексапильная женщина. А женщин среди нас вообще было всего девять. Причем шесть из них в моем представлении – одно название, что женщины. Но даже ни одну из них я своей подругой, постоянной партнершей не отважился бы назвать. Не говоря уж о тех трех, которые были, по-моему, очень даже женщины… А ведь мы просуществовали не так уж мало времени здесь, все вместе, колхозом. В одном помещении, по сути, обитая. И сколько раз приходилось, лежа, сцепив зубы и скорчившись за своей занавеской, слышать, как другие… эх. А в редкие ночи, в которые мою постель наконец-то «согревала» по жребию одна из особ женского пола, становилось еще хуже. Потому что, видимо, такой уж я ненормальный. Мне, вишь ли, даже в этой нечеловеческой ситуации подавай нечто большее, чем просто секс… Натура такая, что делать.