Психи
Шрифт:
Нужно ещё раз растолковать ей, что он не занимается гражданскими делами, и в крайнем случае, дать телефон Вальтера, а затем выпроводив барышню, в полной мере насладиться кофе с великолепными французскими тостами. Есть Арнольд Евгеньевич предпочитал тоже в одиночестве.
Она сказала – Мила, ну да, её звали Мила, хотя это всё равно никак не помогло ему вспомнить женщину, равно
Как правило, Альберт Евгеньевич запоминал людей или красивых или же наоборот, отвратных. Личность, для того чтобы остаться в памяти Альберта Евгеньевича, должна была иметь яркие отличительные способности, неважно в какую сторону. Эта Мила, – до чего же иногда имя не подходит человеку, сейчас перед Спиро был как раз такой случай, ничего милого и близко не наблюдалось, – не была ни тем, ни другим. Так нечто среднестатистическое, мимо чего Альберт Евгеньевич проходил легко и свободно, не задерживаясь и не замечая.
Женщина начала что-то говорить про своего неверного любовника, про какую-то Ирину, чью-то мать и Альберт Спиро только ждал любой, самой крохотной паузы, чтобы своим особенным, проникновенным голосом выразить сочувствие, объяснив в двух словах, почему он никак не может быть ей полезен и закончить встречу. И… пожалуй даже без телефона Вальтера, хотя тот и брался за самую мутную работу, которой и вчерашний выпускник юрфака побрезговал бы. Но здесь дамочка явно не в себе, несёт какую-то околесицу… Или нет? Приковала наручниками… Задушила… Что…?
Когда Мила дошла до этапа консервирования, адвокат уже забыл обо всём.
О том, что работает он в ином направлении, что собирался этим утром заняться отчётными документами в офисе, что на три часа у него назначена встреча, которую нежелательно переносить второй раз, что, в конце концов, элементарно хотел с аппетитом и знанием дела позавтракать.
Но эта на первый взгляд неприметная женщина, говорившая тихим голосом, с какой-то умиротворённой интонацией, приковала всё его внимание и заставила отмахнуться от всего остального, как от того, что вовсе не заслуживает внимания. Она сообщала безумные вещи, но подавала их так, словно рассказывала самую заурядную историю, которая произошла очень давно, и к ней имеет столько же отношения, сколько и она, скажем, к русско-турецкой войне. В какой-то момент Спиро даже испугался, что всё это окажется чистым бредом, а сама рассказчица – параноидной шизофреничкой, ведь и такое случалось в его практике.
Задавая какой-то уточняющий вопрос, он встретился с её взглядом, и внутренне содрогнулся. Нет, нет она не врёт, с такими мёртвыми глазами не сочиняют… Всё это действительно было.
Не может быть, не может быть, чтобы ему так повезло. Мысли его крутились в голове хаотично и яростно, но ни одна не задерживалась в голове долее секунды. Такое громкое дело, резонансное, как любят говорить эти чёртовы писаки, продажные и липучие, как портовые шлюхи. Как лучше поступить сейчас, что предпринять? Она совершенно потеряна, податлива, как тёплый воск, – это хорошо или плохо? Не упустить, не дать ей уйти, удержать любой ценой, вот что имеет сейчас первостепенное значение.
Он никак не мог собраться с мыслями, почему-то они ускользали, расползались от него, как рыжие тараканы-прусаки от неожиданно включенного на кухне света.
Спиро весь превратился в слух. Несмотря на творящийся сумбур в голове, он почти механически действовал по давно заведённому алгоритму: прояснял детали, фиксируя внимание на казалось бы второстепенном, таком, как поведение матери и то, о чём они говорили с ней во время… процесса, а также мысли, чувства, описание непереносимого, давящего на женщину гранитной плитой ужаса. Почему-то это представлялось ему особенно важным. И не только. Оно будоражило и возбуждало. А ещё будило в нём давно забытые, запретные и потому особенно манящие ощущения, подстёгивающие его интерес своей неприкрытой откровенностью и остротой, пульсирующей в области паха болезненно-блаженными, обжигающими волнами.
Конец ознакомительного фрагмента.