Психоанализ огня
Шрифт:
«В Копенгагенских протоколах можно прочесть, что в 1692 году одна женщина из народа, почти единственную пищу которой составляли неумеренно употребляемые спиртные напитки, была обнаружена однажды утром полностью сгоревшей, так что уцелели только суставы пальцев и череп…
Лондонский „Annual Register“ за 1763 год (т. XVIII, с. 78) сообщает о случае с женщиной пятидесяти лет, закоренелой пьяницей, которая в течение полутора лет ежедневно выпивала пинту рома или водки и была найдена сгоревшей почти дотла в своей комнате, между камином и кроватью, причем одеяла и мебель получили незначительные повреждения, что заслуживает внимания». Последнее замечание ясно говорит о том, что интуицию удовлетворяет предположение о чисто внутреннем возгорании субстанции, которая каким-то образом умеет распознать свое излюбленное горючее.
«В „Методической энциклопедии“ (ст. „Патологическая анатомия человека“) рассказывается о женщине лет пятидесяти, систематически злоупотреблявшей спиртными напитками, которая также сгорела за несколько часов. Приводя этот факт, Вик д'Азир не только не оспаривает его, но уверяет, что подобных фактов известно множество.
В „Записках Лондонского Королевского общества“ упомянуто о весьма удивительном явлении… Шестидесятилетняя женщина однажды утром была обнаружена сгоревшей, после того как накануне вечером, по слухам, выпила большое количество спиртного. Мебель почти не пострадала, а огонь в камине был полностью погашен. Факт подтвердили многочисленные очевидцы…
Ле Ка в „Докладе о самопроизвольных пожарах“ приводит несколько случаев такого рода возгорания людей». В «Опыте о возгораниях людей» Пьера-Эме Лэра перечислены другие примеры.
В книге под названием «Lumen novum Phosphoris accensum», изданной в Амстердаме, Иоганн Генрих Кохаузен рассказывает (с. 92), что «во времена королевы Боны Сфорца один дворянин, выпив изрядное количество водки, качал изрыгать пламя, в котором и сгорел»
В «Германских Эфемеридах» можно также прочесть: «В северных странах нередки случаи, когда у людей, обильно употребляющих крепкие напитки, из желудка вырывается пламя». «Семнадцать лет назад, — говорит автор, — три дворянина из Курляндии, чьи имена из приличия я не стану оглашать, соревновались в питье крепких напитков; двое из них умерли, загоревшись и задохнувшись пламенем, которое исторг их желудок».
Жаллабер, один из наиболее часто цитируемых авторов в области техники электрических феноменов, опираясь на подобные «факты», в 1749 году пытался объяснить способность человеческого тела продуцировать электрический огонь. Женщина, больная ревматизмом, в течение длительного времени ежедневно растиралась камфарным спиртом. Однажды утром ее обнаружили сгоревшей дотла, причем ни молнию, ни обычный огонь невозможно заподозрить в причастности к этому странному происшествию. «Причину его можно усмотреть только в том, что самые свободные частицы серы в теле под воздействием трения пришли в движение и смешались с мельчайшими частицами камфарного спирта». Другой автор, Мортимер, предупреждает: «Я склонен считать, что подвергать себя электризации небезопасно для особ, регулярно злоупотребляющих спиртными напитками или привыкших растираться камфарным спиртом».
Концентрация алкогольного вещества в тканях тела считается настолько высокой, что это позволяет говорить о самопроизвольном возгорании, когда пьяница будто бы воспламеняется даже без помощи лучины. В 1766 году аббат Понсле, ученик Бюффона, пишет: «Тепло, как принцип жизни, дает начало функционированию животного организма и поддерживает его, но, достигнув температуры горения, оно причиняет необъяснимые разрушения. Не имеем ли мы свидетельств о том, что некоторые пьяницы, чьи тела вследствие постоянного злоупотребления крепкими напитками чрезмерно пропитались горючими спиртами, внезапно сами собой воспламенялись и сгорали в этом стихийном пожаре». Так возгорание вследствие алкоголизма оказывается всего лишь частным случаем ненормальной концентрации теплоты.
Отдельные авторы говорят даже о взрыве. Один изобретательный винокур, написавший «Химию вкуса и обоняния», в следующих выражениях предостерегает об опасных свойствах алкоголя: «Спирт не щадит ни мышцы, ни нервы, ни лимфу, ни кровь, он постепенно воспламеняет их и внезапным взрывом губит того, кто осмелится дойти в излишестве до крайней стадии».
В XIX веке об этих самопроизвольных загораниях — страшных возмездиях алкоголикам — уже почти не упоминается. Они постепенно переходят в разряд метафор и становятся поводом к плоским шуткам относительно огненной физиономии пьяницы или его багрового носа, который будто бы вспыхнет, едва поднесешь к нему спичку. Впрочем, такие шутки всем понятны, и это доказывает, что донаучная мысль надолго оставила след в языке. Заметен ее след и в литературе. Бальзак осторожно вкладывает относящуюся к ней реплику в уста мегеры. В «Кузене Понсе» несравненная торговка устрицами госпожа Сибо, коверкая на свой манер слова, говорит: «Не везло, стало быть, бедняге: ведь муженек-то ее допился до того, что сгорел от самоналивания».
А вот Эмиль Золя в одном из своих самых «научных» романов, «Докторе Паскале», подробно описывает самовозгорание человека: «Через дыру в одежде, размером не меньше монеты в сто су, виднелось голое бедро багрового оттенка, и там мерцал слабый синий огонек. Сперва Фелисите показалось, что горит белье — кальсоны, сорочка. Но теперь все сомнения рассеялись: она ясно видела обнаженное тело, и именно оттуда пробивался голубой язычок пламени, легкий, танцующий, совсем как блуждающий огонек в чаше, наполненной спиртом. Он был не выше пламени ночника, бесшумный и смирный, такой трепетный, что отклонялся в сторону при малейшем дуновении ветерка». Совершенно очевидно, что Золя переносит в мир фактов собственные грезы возле пуншевой чаши, собственный комплекс Гофмана. Тут раскрываются во всей своей наивности интуиции субстанциализма, охарактеризованные нами на предыдущих страницах. «Фелисите поняла, что дядюшка загорелся, словно губка, смоченная спиртом. За много лет он насквозь пропитался водкой, крепчайшей, самой горючей. Верно, он вот-вот заполыхает весь целиком, с головы до пят». Как видно, живая плоть не желает, чтобы кануло в небытие такое количество спирта «три к шести», поглощенное за минувшие годы. Отраднее представлять себе усвоение питательных веществ как экономную концентрацию, рачительное накопление драгоценного вещества…
Зайдя на следующий день к дядюшке Маккару, доктор Паскаль — совсем как в приведенных нами донаучных описаниях — видит лишь горстку мельчайшего пепла возле слегка обугленного стула. Золя сгущает краски: «От него не осталось ровно ничего — ни косточки, ни зуба, ни ногтя, ничего, кроме кучки серой пыли, которую грозил развеять сквозняк из приоткрытой двери». Здесь наконец обретает выход тайная жажда огненного апофеоза; романист слышит в самой глубине души зов тотального пожара; в его бессознательном угадываются несомненные признаки комплекса Эмпедокла: оказывается, дядюшка Маккар умер «царственно, как и подобает князю пьяниц; запылав самопроизвольно, он сгорел на костре собственного тела… на костре, который зажегся сам собой, как иванов огонь!» Где видел Золя огни Ивана Купалы, загорающиеся сами собой, подобно пылкой страсти? Можно ли с большей определенностью раскрыть свернутый смысл объективной метафоры, яснее показать, что именно в глубинах бессознательного вспыхивает жаркое пламя, сжигающее изнутри живую плоть?
Подобный рассказ, вымышленный во всех подробностях, особенно значим, ибо принадлежит писателю-натуралисту, который скромно говорил: «Я всего лишь ученый». Возникает мысль, что представление Золя о науке опирается на самую наивную фантазию, а его теория наследственности попросту вытекает из интуитивного убеждения, будто прошлое запечатлевается в материальной форме, в чем, без сомнения, виден тот же убогий субстанциализм, тот же плоский реализм, как и в идее о концентрации алкоголя в теле, огня — в разгоряченном сердце.
Так мечтатели — новеллисты и медики, физики и романисты — идут от одних и тех же образов к одинаковым идеям, и все они благодаря комплексу Гофмана привязаны к первичному образу, к одному детскому впечатлению. В соответствии с личным темпераментом, следуя за своей «химерой», каждый обогащает созерцаемый объект либо с субъективной, либо с объективной стороны. В пламени, осеняющем жженку, одним видятся огненные создания, другим выплески вещества. Однако ценностное отношение свойственно всем мечтателям: они со всей страстностью ищут объяснение какому-то аспекту пламени, с сердечной преданностью «причащаются» явлению, которое, чаруя, обманывает их.