Психофильм русской революции
Шрифт:
Ночь была холодная, октябрьская, темная. Было плохо видно, но по шоссе можно было идти свободно. Слободка спала. В непроглядной тьме все было тихо. Второй мост тоже охранялся, а за ним недалеко проходила ветка железной дороги на Черниговский железнодорожный мост, откуда все еще грозила опасность. Туда напирали большевики, и держать связь с этим мостом было трудно.
Перевязочный пункт был расположен в здании волостного правления. Это была одна из самых мрачных картин, какие мне приходилось видеть во время войн. Не могло уже здесь быть управления медицинской помощью: врачи должны были ориентироваться сами. Там работали врачи Андрес, Исаченко и Тылинский, с которыми я встретился вечером
В полуосвещенной комнате оперировали и перевязывали раненых. Несколько десятков их уже перевезли сюда из города, с места боя. Были тяжелораненые. Все было приготовлено наскоро. Работали тревожно, неспокойно, не будучи уверены в том, можно ли здесь долго держаться. На месте боя никого из врачей, кроме меня, не было, а потому я был в курсе дела, и мы сговорились, что в случае тревоги я своевременно дам им знать, и тогда они уйдут в Бровары. Мы полагали, что Чернигов еще наш и что путь отступления еще существует. На пункте не было самого необходимого. Люди были измученны и голодны.
Перевязочный пункт во время боя - место, где лучше всего можно ориентироваться в положении дела. Раненые прибывали из разных мест, и мы знали, что Киев еще держится, что идет жестокий бой у Никольских ворот и на спуске за Арсеналом.
Как раз оттуда привезли теперь на извозчике тяжелораненого. С ним был его товарищ, вольноопределяющийся Корниловского полка с тремя «Георгиями». Последний был крайне возбужден. Задыхаясь от усталости и усилий при внесении раненого в комнату, он не прерывая хриплым голосом возмущался:
– Нет никого... Никого там нет... Мы бьемся одни... Все в тылу... Любят воевать в тылу...
А сам-то он?.. Разве его дело - везти раненого и уходить из строя?
Но так уж построена психика человека, что он тушит свою совесть в осуждении других. Обвиняют других в том, в чем виновны сами... Он сообщил нам, что в упорном бою они горсточкой отбили большевиков и продвинулись теперь до самой Бессарабки.
Другие сообщили, что у Никольских ворот идет жестокий бой и что большевики напирают через Мариинский парк. Там отчаянно сражаются маленькие самозваные отряды. Там был Волчанский отряд и какой-то особый гвардейский кирасирский эскадрон, само собою разумеется, без лошадей. Эти горсточки бойцов отбивали пока все натиски большевиков и не допускали их к спуску. Все же этот успех уже давал кое-что.
Я поспешил назад к мостам.
Эти три версты я шел один в совершенном мраке. И вправо и влево Слободка, весной заливаемая водою и напоминающая Венецию, теперь лежала внизу от насыпи, и в ней все было жутко тихо. Со стороны города, спереди, неслась не умолкающая канонада. Симфония эта отбивала свой ритм мерными ударами орудий. Бой не только не затихал, но все усиливался. Как трудно было угадать по этим звукам, куда клонится успех.
Наверху, на ясном небе, холодно сверкали неприветливые осенние звезды. И вспоминались такие же батальные ночи, когда под этим сверкающим алмазными точками куполом люди предавались самоуничтожению, в дикой борьбе лились потоки крови, и страх своими оковами сжимал души тысяч гибнущих людей.
Сколько их в моей длинной, полной приключений жизни! А я ведь был только гость-любитель в этих драмах.
Мрак ночи на войне тяжел, и многое переживает человек в своих тайных думах, и сумрачной становится душа его.
Я всегда внимательно вглядывался в эти необычные картины и часто думал: какая сила заставляет эти маленькие группы героев-борцов, самых серых и малоизвестных людей, геройски драться и незаметно
А эти люди? Что двигало ими? Они не искали славы, ибо гибли без имени. Потомство не узнает о них и не оценит их подвига. Для тех, кто знал соотношение сил и печальную действительность положения борцов с революцией, - немного было надежды победить. А дрались они в эти дни как львы. Волчанцы сегодня, говорят, без счету ходили в атаки. Из всего отряда кирасир счетом 80 человек осталось в живых пятеро. И не бежали, а держали город в своих руках. Никто свыше ими не командовал. Эти маленькие группы людей сами знали, что надо делать.
Их скоро забыли. И Родина потом забудет, что были люди, которые за нее боролись отчаянно, бескорыстно, безнадежно.
У Никольских ворот десятки людей держались против тысячи и отбивали все атаки.
Евреи говорили, что «добровольцы - это грабители».
Нет, те, кто дрался там в ту ночь, были не грабители. Это были герои. Это были русские юноши, слепо преданные долгу и беззаветно умиравшие во имя Родины.
Я весь ушел в созерцание. Это полное одиночество во мраке черной ночи и жуткой тишине наводило на мирные и глубокие думы. Становилось на душе хорошо, и она примирялась со смертью. Красива была эта глубокая и страшная для людей ночь. И царила над ней душа человека, одиноко размышлявшего над ее тайнами. В глубокой, стального черного цвета вышине, усеянной мерцающими звездами, царил вековой покой и величаво-стройное движение светил. Внизу, в непроглядном мраке, короткой вспышкой бурлила ненависть и злоба; люди дрались и убивали друг друга для того, чтобы бесследно смести с поверхности земной коры свою историю, мелькнув короткой блесткой на ленте прошлого.
Я вернулся в телефонную комнату. Усталые люди томились в полусне, стараясь принять возможно удобное положение и вытянуть затяжелевшие ноги. Дремалось, и время, не существующее для Вселенной, медленно тянулось в душе человека. Хотелось, чтобы ночь минула скорей.
После полуночи в комнату вошел генерал Непенин с начальником штаба и подошел к телефону. Отсюда он теперь должен был руководить боем. Нам пришлось очистить комнату, и мы приютились в зале кинематографа, неудобно прикорнув на стульях и впав в полузабытье.
Время для усталой психики перестало существовать. К рассвету канонада со стороны города еще усилилась. Всю ночь томились мы в тревоге и рано поднялись. Передавали, что в городе большевики отброшены за Крещатик, до которого наши проникли вчера, и что бой для нас идет успешно. Передавали утешительные слухи, что к нам подходят войска, и называли Дроздовский полк. Но то, что видел я, мало говорило о полках, то были горсточки солдат и офицеров. Рассказывали о геройской борьбе партизанских отрядов и повторяли слух об измене Струка, который потом не подтвердился. Оказалось наоборот: Струк был отрезан от Черниговского моста и оставался в тылу у неприятеля со своим Малороссийским отрядом. Говорили, что уже видели в Киеве народных комиссаров - Раковского и Затонского. Последний - лаборант физической лаборатории, как и многие профессора и преподаватели Политехникума, делал свою карьеру на левой политике, а не на науке. Грязный, грубый и жестокий, он был одним из главных виновников киевских убийств. Такая же кровожадная и глупая была его жена. Трудно было разобрать, был ли он простым мошенником или глупым фанатиком, но нагл был до беспредельности. Жена же его была столько же глупа, сколько и плохим врачом.