Психология кризисных и экстремальных ситуаций: психическая травматизация и ее последствия. Учебник
Шрифт:
2.3. Концепция вытеснения травматических переживаний
Здесь нам придется обратиться к достаточно сложному феномену психологической защиты, получившему наименование «вытеснение». Когда личность получает мощную психическую травму и оказывается не в состоянии перенести эти трагические, ужасные, непонятные, неизвестные и в ряде случаев даже чуждые ей переживания, они как бы вытесняются из памяти и сознания. Чаще всего вытеснению подвергаются именно чувства, являющиеся для конкретной личности настолько мучительными, что о них просто нельзя постоянно помнить, но и забыть невозможно. Поэтому повторим еще раз, с помощью защитных механизмов они вытесняются из актуальной памяти и сознания, но остаются присутствующими в психике. Здесь мы имеем некий вариант переноса выдающегося открытия в области физики в психологию, в частности, закона сохранения энергии, которая никогда никуда не исчезает, а только преобразуется из одних форм существования в другие (электрической в тепловую
В принципе, любое непереносимое аффективное переживание может трансформироваться в симптом, как психопатологический, так и связанный с тем или иным органом. Данный психологический феномен получил название «соматизация» и/или «конверсия». Позднее эти представления были существенно расширены и в настоящее время общепризнано, что если культура или социум запрещают людям предъявлять их психические страдания, они начинают замещаться соматическими симптомами со стороны различных внутренних органов, так как любое страдание вызывает потребность предъявления своих жалоб кому-то другому. Этот психологический феномен известен как потребность в отторжении мучительных воспоминаний или переживаний. Считается, что наиболее часто этот вариант «конверсии» встречается в тоталитарных сообществах, но в целом, по данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), до 40 % пациентов, обращающихся за помощью к врачам общей практики с жалобами на здоровье, не нуждаются ни в какой помощи, кроме психологической. Экстренная психологическая помощь во многом базируется на идее о необходимости предоставления пострадавшим максимальной возможности для отторжения воспоминаний и «выплескивания» аффекта.
Эти идеи получают дальнейшее развитие в работе «По ту сторону принципа наслаждения» (Фрейд 3., 1920). В частности, сравнивая травматические неврозы мирного и военного времени, 3. Фрейд констатирует, что в случае, когда психическая травма сочетается с физической (например ранением), вероятность появления невротической реакции оказывается гораздо меньше. Достаточно важными представляются также идеи о «навязчивом возвращении» к психотравмирующей ситуации и фиксации на травме, что проявляется в постоянных воспоминаниях и сновидениях, связанных с психической травмой. Такой феномен объясняется тем, что после пассивной роли, в которой человеку пришлось что-то пережить, в своих воспоминаниях он «ставит себя в активное положение», делается как бы властелином ситуации, предотвращает или преодолевает ее или даже удовлетворяет чувство мести за пережитое страдание. Этот тезис следует дополнить мощным регрессом к магическому типу мышления, яркость которого широко варьирует. Но одним из наиболее демонстративных примеров является получившая трагическую известность искренняя вера некоторых матерей Беслана в возможность воскрешения их детей.
«Навязчивое возвращение» не следует путать с «навязчивым повторением», когда субъект проявляет бессознательную склонность следовать одним и тем же стратегиям поведения, выборам аналогичных сексуальных или семейных партнеров даже несмотря на то, что у него уже имеется негативный или даже травматический опыт, связанный с такими действиями и ситуациями.
2.4. Психодинамика травмы
Психическая травма может вызываться не только внешними событиями, но и интрапсихической трансформацией тех или иных фантазий или переживаний даже при полном отсутствии внешних стимулов. Но когда травматический процесс уже запущен, начинается внутренняя работа психики, и этот процесс имеет весьма специфическую динамику (Калшед Д., 2001). Во-первых, психика трансформирует внешнюю травму во внутреннюю «самотравмирующую силу»; во-вторых, происходит малигнизация («озлокачествение») защит, которые из системы самосохранения психики превращаются в систему ее самоуничтожения, поэтому обращение к рациональной части психики оказывается весьма затруднительным, а в остром периоде психической травмы даже бесполезным. В ряде случаев психическая жизнь пострадавших в результате ЧС или других психических травм в это время редуцируется до минимальных или стереотипных реакций, наиболее ярко проявляющихся в утрате смыслов. Поэтому вся коррекционная работа откладывается на будущее.
В задачи этой главы не входит описание психологических защит, поэтому лишь отметим, что эти психические структуры частью предопределены генетически, частью формируются в процессе воспитания и жизни. Важнейшей формой защиты является уже упомянутое вытеснение, т. е. перевод неприемлемых для личности психических содержаний из сознательной сферы в бессознательную и удержание их там.
Когда стандартные варианты защиты не срабатывают, проявляется «вторая линия защит», так называемые примитивные защиты, основное предназначение которых состоит в том, чтобы непереносимая травма вообще не была пережита, т. е. происходит не переработка неприемлемой реальности, а уход от нее. Это проявляется в таких симптомах, как аутизм, трансовые состояния, множественные идентичности или расщепление личности вплоть до шизофренического спектра.
2.5. Вторичные психические травмы
До Бесланской трагедии (01.09.2004), когда террористами во время торжественной линейки, посвященной началу учебного года, было захвачено более 1100 заложников, а в процессе штурма погибло 186 детей, считалось, что утрата ребенка – это весьма редкое событие. Кроме того, даже единичные случаи трагической гибели детей в отечественной психологии долгое время фактически не исследовались. Сказывались, вероятно, и этические моменты, и ощущение стыдливости и даже некоторой брезгливости, которые все мы испытываем при соприкосновении с интимным переживанием горя (М. Торок, 2005). Поэтому в этом пункте мы обратимся еще к двум авторам французской школы – Андре Грину (2005) и Анри Верморелю (2005), которым принадлежит наиболее обоснованный анализ влияния утраты ребенка на семейный фон.
Но вначале обратимся к некоторым психологическим механизмам любви и привязанности. Когда человек кого-то любит, он частично инвестирует («вкладывает) свои чувства и энергию в любимый объект, но при этом в такой же степени (в силу естественного для каждого нарциссизма) интроецирует («поглощает» или вводит) любимый объект в собственное психическое пространство. Таким образом происходит расширение и, можно сказать, обогащение личности. Утрата такого дорогого объекта, как ребенок, неизбежно включает механизмы его инкорпорации (психического «поглощения» и удержания его образа), при этом родитель на какое-то время, а иногда навсегда частично идентифицируется с этим утраченным объектом, что позволяет временно заполнить «пустоту» и отражает попытку восстановить нарушенное равновесие. М. Торок чрезвычайно образно характеризует эту трагическую ситуацию: «Не имея возможности устранить мертвого [из сознания] и решительно признать "его больше нет", скорбящий становится им для себя самого, давая себе тем самым время мало-помалу и шаг за шагом проработать последствия разрыва».
Специалисты в процессе работы с психическими травмами родителей, утративших детей, нередко встречаются с ситуациями, когда на их вопросы отвечает не пациент, а инкорпорированный объект (утраченный ребенок). В некоторых случаях это происходит в абсолютно явной форме – выслушав вопрос, адресованный к нему, пациент отвечает: «Он бы вам ответил так…», – совершенно не замечая, что говорит от имени другого лица. Андре Грин в своей работе «Мертвая мать» (1980) подробно анализирует внутреннюю картину такого варианта родительского страдания. Поясняя наименование этой работы, автор отмечает, что в данном случае «мертвая мать – это мать, которая осталась в живых после смерти ее ребенка, но в глазах оставшихся детей, о которых она должна заботиться и давать им психологическую подпитку, она – мертва психически. Дети, особенно младшего возраста, еще не воспринимают смерть сколько-нибудь осознанно и трагически. Поэтому у ребенка, до этого чувствовавшего себя «центром материнской вселенной», нет никакого объяснения произошедшим переменам, он воспринимает состояние матери как следствие своей вины или как следствие ее разочарования в нем, вплоть до паранойяльных фантазий («Я настолько плох, уродлив, отвратителен, мерзок, что меня невозможно любить»).
В этой ситуации ребенок предпринимает сотни безуспешных попыток репарации (возвращения) «утраченной» матери. Эти попытки реализуются бессознательно, но могут приобретать патологические формы (такие как ажитация, бессонница, ночные страхи). Если попытки не привлекают внимания матери, то ребенок прибегает к иным формам психологической защиты. Описаны два психических механизма, лежащих в основе такого защитного поведения: «дезинвестиция материнского объекта» и «неосознаваемая идентификация с мертвой матерью». Первый процесс А. Грин характеризует как «психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти», ибо ребенок боится причинить даже минимальный ущерб образу матери. В результате на нежной ткани объектных отношений матери и ребенка образуется «разрыв» или даже «дыра». Во втором случае ребенок вследствие тоски по прежней (ранее веселой и заботливой) матери идентифицируется с ней и также впадает в депрессию при одновременном блокировании чувства привязанности. В последующем он может стать жертвой навязчивого повторения с весьма специфическим паттерном поведения, будет активно (но бессознательно) дезинвестировать любой объект сильной привязанности, представляющий угрозу разочарования, фактически утрачивая способность любить и принимать любовь другого. В данном случае мы говорим только о детях, как наиболее демонстративном примере, но аналогичные чувства и варианты поведения могут формироваться и у ранее нежно привязанных друг к другу супругов, и у других членов семьи.