Психология в лицах
Шрифт:
В людях Зейгарник особенно ценила качество, называемое ею опосредствованностью. Имелось в виду умение человека критически оценить себя, способность самостоятельно справиться с внутренними проблемами. В этой связи она крайне скептически относилась к возможности широкого использования психотерапии. По ее мнению, развитая, гармонично организованная личность должна уметь самостоятельно «отрегулировать» свой внутренний мир. В психотерапии, считала она, нуждаются люди незрелые, с несформированной системой психической саморегуляции. «Мы же с вами, — говорила она одному из своих собеседников, — не пойдем в психотерапевтическую группу».
Блюма Вульфовна Зейгарник прожила долгую, но далеко не безоблачную жизнь: это была жизнь-борьба, жизнь-преодоление, жизнь-поиск.
Б. М. Теплов (1896–1965)
Отечественная психология на протяжении всего советского этапа ее развития существовала в жестких рамках, установленных официальной идеологией. Многим психологическим явлениям и понятиям в этих рамках просто не находилось места. Например, само упоминание о таких вещах, как ум, способности, индивидуальные различия, считалось почти неприличным, ибо противоречило официальной декларации всеобщего равенства.
Было бы, однако, необъективно упрекать советскую науку в ограниченности или даже ущербности. Любая психологическая школа так или иначе ограничена определенными рамками, которые либо поставлены общественными условиями, либо возведены ею самой. Но, в отличие, скажем, от бихевиористов или гештальтистов, которые произвольно определяли рамки своих изысканий и были вольны их пересматривать (как это и произошло, например, с введением расплывчатых «промежуточных переменных» в бихевиористскую схему S — R), советские психологи были принуждены существовать в искусственно установленных границах, выход за которые был равносилен преступлению (и порою соответственно карался). И именно советские психологи, будь они знакомы с трудами Рейнгольда Нибура, могли бы наиболее прочувствованно произнести его молитву: «Господи, дай мне душевный покой, дабы переносить то, что я не могу изменить; дай мне силы — изменять то, что я могу, и дай мудрость, чтобы отличать одно от Другого». Среди советских психологов было немало таких уравновешенных, сильных и мудрых людей, которые умели, считаясь с объективными условиями, реализовать свой талант в доступной им сфере. В ряду этих блестящих ученых заслуженное место принадлежит Б. М. Теплову. В эпоху пренебрежения умом и отрицания способностей он не только сам выступал ярким носителем этих качеств, но и сумел превратить их в предмет психологического исследования.
Борис Михайлович Теплов родился в Туле. В советских анкетах, придирчивых к социальному происхождению, неизменно писал: «в семье инженера». И это была правда, но не вся. Происходил он из дворянского рода. Дворянство получил еще его дед, хотя среди более дальних предков были и крепостные крестьяне. А отец — Михаил Владимирович Теплов — был не только видным инженером, но и совладельцем крупной скобяной фабрики, почетным гражданином г. Тулы. В семейном архиве сохранилось письмо И. Л. Толстого — сына Л. Н. Толстого, адресованное «Его высокородию Михаилу Владимировичу Теплову». Через год после смерти отца И. Л. Толстой предлагал видному тульскому инженеру возглавить работы по реконструкции усадьбы в Ясной Поляне. Мать Б. М. Теплова — Мария Александровна — происходила из дворянской семьи обрусевших немцев, поселившихся в России, вероятно, в петровские времена.
Детство Б. М. Теплова можно назвать благополучным, но отнюдь не безоблачным. Он рано потерял мать. А когда ему было четыре года, пришла мачеха, у которой позже появились и свои дети. Настоящей материнской любви мальчик был лишен. Да и отец отличался повышенной требовательностью и строгостью. Каждый вечер сыну надлежало отчитаться перед отцом за «содеянное» задень. Эта процедура всегда повергала мальчика в трепет. Как человек высокообразованный и культурный, отец никогда не допускал телесных наказаний, однако малейший проступок сына встречал его суровое осуждение. Позднее, делясь воспоминаниями с близкими людьми, Б. М. Теплов избегал упоминаний о детских годах. Наверное, потому, что теплых воспоминаний о той поре почти не сохранилось.
Тягостное впечатление оставила у него больница, куда он попал, заболев скарлатиной. В инфекционное отделение посетителей не пускали, и ужас «брошенного» ребенка навсегда затаился в глубине его души. (Понятия «госпитализм» в те годы еще не знали, лишь много лет спустя его опишет Спитц.) До конца жизни Теплов сторонился больниц, отказываясь лечь даже на обследование. И умер от инфаркта, как считают многие, вследствие несвоевременно оказанной помощи.
С ранних лет Бориса Михайловича учили, как это было тогда принято, французскому языку, которым он овладел в совершенстве, а в гимназии отлично освоил и немецкий. Наряду с гимназическим он получил и основательное музыкальное образование.
В 1914 г. Б. М. Теплов, окончив гимназию с золотой медалью, с легким сердцем покинул не очень приветливый отчий дом и отправился в Москву, где поступил на философское отделение историко-филологического факультета Московского университета. На втором курсе, в возрасте 19 лет, впервые переступил порог Психологического института при Московском университете — начал посещать психологический практикум, которым руководил Г. И. Челпанов. Пройдут годы, и работа в этом институте станет основным содержанием его жизни.
В университете Теплову удалось проучиться недолго. Шла Первая мировая война, студентов мобилизовали в армию. С третьего курса Теплов попал в школу прапорщиков и в 1916 г. оказался в действующей армии, принимал участие в боевых действиях.
В октябре 1917 г. русская армия, в которую он был призван, фактически прекратила существование. Теплов вернулся в Москву, но в 1919 г. снова оказался на военной службе — на сей раз в Красной Армии. Как бывший офицер («военспец») он получил высокое звание комбрига и был направлен в Высшую школу военной маскировки. В те годы маскировке придавали большое значение, и работа в школе была хорошо организована. В 1921 г. Теплов окончил Школу, получив звание военного инженера. Параллельно он продолжал учиться в Московском университете, который также закончил в 1921 г. В дальнейшем на протяжении многих лет он работал в военных ведомствах.
В годы службы Теплову пришлось побывать в заключении. В начале двадцатых по подозрению в соучастии в антисоветском заговоре он был арестован и препровожден в подвалы Лубянки, где провел несколько суток в тридцатиметровой камере в обществе еще около сотни подозреваемых. Времена тотальных репрессий еще не настали, и ввиду явного отсутствия состава преступления Теплов был вскоре отпущен, сохранив, однако, на долгие годы тягостное ощущение беззащитности перед карающей наотмашь рукой Лубянки.
Чтобы связать свою работу в научно-исследовательских учреждениях Красной Армии с психологической наукой, Теплов установил тесное сотрудничество с Психологическим институтом. Здесь он с 1929 г. руководил исследованиями по заданиям Высшего технического управления РККА. В 1933 г. он был уволен в запас. Теперь главным местом работы до конца его дней стал Психологический институт.
Как военным специалистам Теплову и двум его товарищам — братьям Преображенским — была выделена большая квартира на первом этаже многоэтажного дома в Спасопесковском переулке. Пока все молодые люди не обзавелись семьями, они располагались в квартире весьма вольготно. Женившись, все трое, но уже с семьями, так и остались в этой квартире, которая со временем стала очень многолюдной со всеми вытекающими неудобствами. Комната семьи Тепловых представляла собой сложный лабиринт из шкафов, где для каждого члена семьи был выделен маленький уголок. Так они и прожили до 1950 г. в отсутствие даже приблизительно нормальных условий для творческой работы. (Сегодня, когда мы сетуем на бытовые неудобства, нелишне иной раз вспомнить, в каких условиях создавались труды, ныне по праву считающиеся классикой отечественной психологии.)