Психомех
Шрифт:
Тяжелое небо, да. Казалось, оно давило на него всем весом вселенной. Казалось, почти придавило его к земле...
Теперь он вспомнил, как его заперли, когда он был мальчиком, вспомнил, как напугался. Буфет под лестницей, пауки, которые, он знал, жили там, неизвестный или забытый грех (против чего или кого он не мог сказать), вызвавший такое наказание. О, да, он помнил это. Сам грех мог и забыться, но темнота, душная темнота, пляшущие тени — все это он помнил...
Никогда до того времени и никогда после Гаррисон
Клаустрофобия ?
Слово пришло и ушло...
...И вернулось.
Небо давило вниз. Свинцовый горизонт холмов давил с боков. Облака вскипали из ниоткуда, загораживая солнце. И бег Машины вдоль потрескавшегося русла реки становился все медленнее и медленнее.
Резко, с потрясающей быстротой, горизонты Гаррисона вдруг сузились. Небо, казалось, упало на него, становясь темным, съежившимся, почти твердым потолком плотных свинцовых туч, скользящих всего лишь в нескольких футах над его головой. Русло реки вздыбилось вверх так, что брюхо Машины на мгновение скользнуло по спекшейся грязи, пыли и гальке, прежде чем движение прекратилось.
Берега реки исчезли, слившись с тусклыми стенами свинца, которые поднимались от пересохшего русла реки до искореженного потолка. Что впереди, что сзади, — все было одно и то же.
Гаррисон встал на колени на спине Машины и коснулся рукой быстро твердеющей тучи-потолка. И почувствовал сопротивление. Он не мог пробить его даже кулаком. Когда же он попытался, еще раз, потолок стал твердым, превратившись в свинец. Под Машиной сухое русло реки выровнялось, его цвет из грязно-коричневого стал тускло-серебряным, затем — свинцовым. Гаррисон, был заключен в свинцовый куб, заточен в огромный свинцовый гроб.
Клаустрофобия.
Кошмар, с которым он никогда не сталкивался наяву, в реальном мире. Но здесь, в его собственном подсознании..?
Дальше становилось хуже: куб сжимался, его стены, потолок и пол приближались к Гаррисону, и ужас такого положения зажал его в тяжелом кулаке страха. Он дико оглядывался вокруг в тусклом сиянии, исходившем из механических внутренностей Психомеха. Нет выхода.
Потолок коснулся его головы и надавил на нее, заставляя его приклониться, и мурашки побежали по всему его телу. Поневоле он соскользнул со спины Машины и встал, весь дрожа, рядом в сгущающемся мраке.
— ПУСТИ МЕНЯ, РИЧАРД, — донесся откуда-то извне глухо громыхающий в давящих стенах куба голос человека-Бога. — ВМЕСТЕ МЫ СМОЖЕМ УБЕЖАТЬ. ЗДЕСЬ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА.
И Гаррисону показалось, что, возможно, человек-Бог прав.
На миг он уступил панике, страху. Он ослаб, открыл рот.., но этот миг прошел. Затем...
— Нет! — снова он отказал человеку-Богу. — Нет, должен быть выход.
— КАКОЙ ВЫХОД, РИЧАРД? ЕСЛИ ТЕБЯ НЕ РАЗДАВИТ, ТО ТЫ ЗАДОХНЕШЬСЯ. ТЫ ДОЛЖЕН ПОЗВОЛИТЬ МНЕ ПОМОЧЬ ТЕБЕ. а я могу помочь, только если ты впустишь МЕНЯ.
— Нет! —
Слова человека-Бога “впусти меня” навели его на мысль. Конечно, сжимающийся свинцовый куб раздавит и покалечит плоть и кровь, но сможет ли он раздавить твердый металлопластик Машины? Даже бездействующий Психомех обладает огромной силой. И кроме того, свинец — мягкий и податливый металл. Человек-Бог хотел попасть внутрь Гаррисона.., но , что если Гаррисону забраться внутрь Машины?
Он нашел щель в ребристом металлическом боку Машины, — пространство, в которое он мог втиснуть свое дрожащее тело. С небольшим усилием он просунул голову и верхнюю часть туловища в это отверстие, затем подтянул ноги и неудобно скрючился. Снаружи осталась только его правая рука, но когда он почувствовал, что сжимающая свинцовая стена коснулась его пальцев, ему как-то удалось втянуть и ее тоже. Затем., когда последняя искорка света погасла, он сжался и поздравил себя в темноте. И задрожал долго и судорожно.
— ЭТО НЕ СРАБОТАЕТ, РИЧАРД, — гулким, эхом, громыхал голос Шредера. — ДАЖЕ ЕСЛИ МАШИНУ НЕ РАЗДАВИТ, У ТЕБЯ СКОРО КОНЧИТСЯ ВОЗДУХ. ТАКОЙ ЛИ ДОЛЖЕН БЫТЬ КОНЕЦ? ТЕМНОТА. УДУШЬЕ, СМЕРТЬ? ТО ЛИ ЭТО. ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?
— Я еще, не умер! — судорожно ответил Гаррисон, уже чувствуя, что легким, не хватает воздуха.
Потолок опустился, и пол поднялся. Стены давили с боков. Куб надавил своим, весом, на Психомеха. Машина застонала, и Гаррисон почувствовал, как мало он может вдохнуть.
И снова стон мучаемого металла.
Снова.
Куб давил, давил, — но бесполезно! Психомех держался.
— Воздух! — Задыхался Гаррисон. — Воздух! Нет воздуха!
Его легкие жгло огнем, они тщетно пытались что-нибудь всосать из давящей темноты. Он был шахтером, которого завалило; подводником, упавшим в глубину на много морских саженей, туда, где вес моря раздавит его в лепешку; заживо похороненной жертвой Эдгара По.
— Воздуха, ради Бога! Воздуха! Телепортация... Способность передвигать предметы, даже самого себя, мгновенно с одного места на другое, без физического прохождения расстояния между точками.
— Воздуха! — сноба пронзительно закричал Гаррисон. — Во-о-здуха-а-а..!
Нет воздуха... Удушье... Кризис... Телепортация!
Он двигался!
Психомех тоже, они оба.., двигались!
Они двигались изнутри куба наружу. Хватая воздух большими глотками из холодного чрева Машины, Гаррисон упал на колени в пыль сухого русла реки. И, как раз вовремя, чтобы увидеть, как огромный куб свинца съежился, взрываясь с мягким рвущимся звуком и почти акустическим ударом. Сухие куски грязи и душ из гальки и пыли взметнулись из русла реки, а когда они упали назад, куба больше не было.