Псоглавцы
Шрифт:
— Лизка, сучка твоя, до сих пор не отдала. Встречу — по роже дам.
— А я сейчас пойду и проверю, — пообещал Кирилл.
— Да иди, гондон.
Кирилл вышел из магазинчика. Поговорили, называется.
Так, ключ от дрезины у Лизы. Простившись утром, Кирилл больше ни за что не пошёл бы к Лизе снова, но сейчас он был взвинчен и зол. Провались пропадом эта деревня с её ублюдками и псоглавцами! Что же за место такое вязкое, никак отсюда не выпутаться, ничего невозможно сделать по-человечески!
Кирилл постучал в дверь веранды Токаревых и сразу вошёл, зная, что
— Алё! — окликнул он.
Ему не ответили. За стенкой громко болтал телевизор.
Кирилл вытер ноги и шагнул в прихожую.
В комнате была только Раиса Петровна. Сидя на своей табуретке, она упоённо смотрела в экран и оглянулась на Кирилла с таким ужасом, будто Кирилл пришёл всех убить.
— Здравствуйте, — внятно сказал Кирилл. — А Лиза дома?
— Лиза?.. — пролепетала старуха.
— Лиза, — подтвердил Кирилл, внутренне кипя.
— Нету Лизы… Ушла куда-то…
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
— Раиса Петровна, — тщательно выговорил Кирилл. — Я друг Лизы. Мне нужна дрезина Мурыгина. Скажите, где у Лизы ключ от дрезины?
— Дак не наша машина-то… — забормотала старуха. — Она же этого, Пашки Мурыгина… Ты к нему поди…
— Ключ. У. Лизы.
— Нету её-то… Куда ушла, не знаю…
Кирилл открыл рот, чтобы ещё раз объяснить ситуацию, но понял, что бесполезно. Он повернулся и вышел, не прощаясь.
Что ли восемь километров пешком топать? Какие ещё варианты?
Кирилл стоял на улице деревни и тоскливо оглядывался. День клонился к вечеру. По серому дымному небу пролегли синие полосы. Из переулка появилась корова и побрела куда-то, качая рогатой головой. Двое ребятишек, одетых по-городскому, между планками забора обдирали чужую малину.
Последний шанс — толкнуться к Ромычу. Может, он на своём «крузере» подбросит до карьеров?
Кирилл мрачно прошагал сквозь деревню, сквозь перелесок, где за кустами светлели кресты и оградки могил, и выбрался к железным воротам усадьбы Шестакова. Он побарабанил в дверь сторожки, несколько раз пнул в ворота — впустую. Где ты, охранник хренов?..
Нет, до карьеров ему придётся идти на своих двоих.
В кармане зазвонил телефон. Кирилл вытащил трубку.
— Кир, ты где? — спросил Гугер.
— Да иду я! — рявкнул Кирилл и отключился.
На карьеры он притопает только в сумерках или даже в темноте.
Просёлочная дорога вела мимо церкви. Кирилл посмотрел на белёсые стены храма, на дырявый купол, обглоданную колокольню. Там, в церкви, у простенка стояла снятая фреска Псоглавца. Увезут ли они её? Увезут, за это ведь им и платят деньги. И Кириллу стало жаль святого Христофора. Здесь он погибал. Но здесь он жил. Сходил со стены или не сходил, но как-то действовал на людей. Пусть даже и никчёмных. А в музее он будто окаменеет. Станет странным курьёзом.
Кирилл не боялся заблудиться. С дорогой на карьеры всё понятно. Слева — река. Справа — узкоколейка.
Карьеры — далеко впереди. Их не миновать. Дорога может вести только туда.
Кирилл шёл через пустоши с руинами фундаментов, потом через заросли ивняка, через осинники, пересекал русла высохших ручьёв. Наезженные колеи уверенно сворачивали в обход холмов или ямин, где раньше стояли лужи, а теперь была только растрескавшаяся сухая корка. Иногда слева мелькало обширное пространство — плёс реки, а справа иногда появлялась невысокая насыпь узкоколейки.
Начинало смеркаться. Дымные лохмотья в небе окрасились алым, и Кирилл подумал, что впервые за много дней он видит не просеянный сквозь мглу, не проваренный в мареве, а чистый отсвет солнца.
Он чувствовал себя очень одиноким. Маленький чужой человечек идёт по большому пространству, столько раз покалеченному людьми, что оно стало злым, страшным, тоскующим. Оно не утешает, не греет душу, не врачует обиды. Но только оно и существует по-настоящему.
Ведь не получилось дружбы с Валерием и Гугером. Не срослось. Не получилось даже вражды с Лёхой и Саней. Невозможно враждовать с помоями. Вроде началась любовь — но Кирилл сам же её и закончил. Горько. В реальности не состоялось ничего. Впрочем, кроме одного. Кроме попытки разгадать тайну псоглавцев. Выходит, единственный офлайн этих его дней — оборотни, которых, увы, не может быть.
Кирилл наконец-то сформулировал, в чём же надсадная загадка ситуации. Она в том, что картинка всегда чуть-чуть двоилась. То, что он видел, всегда чуть-чуть не совпадало с тем, что он понял. На любую версию всегда находились и опровержения, и доказательства. Опровержений было больше, и с ними невозможно было спорить. А доказательства — личный опыт. Личный страх. Личная боль за сломанную судьбу Лизы. Потому что её судьбу сломал всё-таки не пьяный дембель Лёха Годовалов.
Её сломали псоглавцы. Ведь это их погони боялась Лиза, а потому не могла уехать отсюда. Уйти из зоны.
Он, Кирилл, мог спасти Лизу. Мог увезти её с собой. Но не увезёт. Потому что она ему не ровня, и это, увы, правда. Однако он мог найти псоглавцев, чтобы хотя бы знанием их повадок обезопасить Лизу от их нападения. Но не нашёл. Потому что… ну… ему хочется домой. Потому что едва появился выбор — быть здесь или не быть здесь, — он выбрал понятно что. Все его намерения помочь деревне Калитино оказались ничем, нулём в сравнении с возможностью просто оказаться дома.
Вокруг уже почти стемнело, и начались карьеры — рытвины и кучи торфа. Кирилл вспомнил, что путь к наблюдательной вышке ведёт через дренажную траншею. Но ведь Лиза в тот день подъехала к вышке на дрезине. Наверное, надо выбраться на узкоколейку и дальше идти по ней. Так он избавит себя от нового штурма канавы.
Узкоколейка была невдалеке. Кирилл свернул к насыпи и забрался наверх. Шагать по шпалам такой узенькой железной дороги было как-то нелепо, игрушечно.
Впереди и вдали догорал закат. Тучи дыма наглухо надвинулись на всю плоскость неба как навес, но вдоль горизонта широкой полосой горела длинная и ярко-жёлтая щель. Её ровная и непрерывная протяжённость словно очерчивала масштаб пространства, сейчас потонувшего во мраке. Кирилл увидел прямоугольный выступ вышки, контрастно черневший на фоне желтизны.