Псы господни
Шрифт:
Я понял, что погиб. Переулок извивался вдоль длинной стены, сложенной из грубых камней. Я с разбегу перемахнул эту высокую ограду и вдруг оказался…
Я оказался в прекрасном саду! Это был рай.
Именно этот «рай» и стал для него капканом.
12. Эмигранты
До революции близ Ярославля самое богатое село называлось Курбы, из него и вышли князья Курбские. А под городом Ковелем, в селе Вербки, была строена церковь над гробницей князя Андрея Михайловича Курбского, о котором много писали раньше, пишут и теперь, но единого
После полоцкого триумфа, нахваливая своих воевод и пушкарей, Грозный отправил любимца своего Курбского на дерптское воеводство, и князь почуял в этом изгнании признак близкой расправы. Просил он тогда печерских монахов:
– Многажды вам челом бью, молитеся обо мне, окаянном, понеже напасти и беды от Вавилона кипеть начинают…
Тяжело было на душе Курбского. Недолго и жил, а сколько лошадей под ним пало в сражениях, сколько раз вылетал из седла, весь израненный, в битвах ратуя. Но боли телесные – ничто, вроде детской шалости, ежели сравнить их с муками душевными. Слышал Курбский – стоном плачет земля русская, земля отчая, скорбят вдовы и сироты, а царь окружил себя прихлебниками да всякими «стратилатами», словно Змий Горыныч, на весь народ огнем пышет. Курбский сам пленил ландмаршала Филиппа Белля и, отправляя его в Москву, просил царя миловать рыцаря, «бо муж не токмо мужественный и храбрый, но и словества полон, и остр разум (его) и добру память имуща». Царь отрубил Беллю голову, как барану…
– Не стало на земле правды, – скорбел Курбский. – А коли правды нет, так и ничего нету… И несть людей на Руси! – воскликнул князь. – Некому стать человеком!
В этом он ошибался, ибо «московская деспотия» еще не могла дотянуться до русских провинций и окраин страны, где жил непобедимый народный дух, где рождались богатыри, вроде Ермака Тимофеевича. Но даже в самой Москве бывали «светлые мужи», идущие наперекор деспотизму. Безвестный инок Филофей громил астрологию, он смело утверждал, что нет смысла Руси иметь календарь, ведущий отсчет годам от мифического Сотворения Мира. Вассиан (князь Патрикеев) укорял духовенство за то, что златят купола церквей, тогда как народу бедному не купить ни хлеба, ни соли, чтобы посыпать краюху хлеба. Шереметев и Висковатов, рискуя своими головами, отказывались от участия в крестных ходах, даже если сам царь возглавлял эти крестные ходы…
Ночь опустилась на кровли древнего града, заложенного еще Ярославом Мудрым в веки приснопамятные. Теперь в Дерпте – Юрьеве только псы лаяли да перекликались стражники – всех жителей города царь разогнал по русским закутам. Курбский еще раз перечитал письмо от литовского воеводы Николая Радзивилла-Черного, писанное от имени короля Сигизмунда, сулившего князю имение в Литве и спокойное житие до старости. Свернул бумагу.
– Не царь московский, а круль варшавянский заливает масло в мои лампады, – произнес Курбский…
Когда пал Полоцк, царь пушкарей да «стратилатов» (полководцев) своих нахваливал, а Курбский в изгнании своем – от Москвы подалее – ощутил признак близкой расправы. А если бежать?.. Это простолюдье сидело на земле, прикованное к своему тяглу, словно к колоде тюремной, а бояре-то бегали – кто в Литву, кто сразу в Польшу, а иные,
– Что теперь человек? – размышлял Курбский. – Ныне даже кошкам и собакам не бывать живу, всех под корень сведут, словно траву дурную.
Человек толка государственного, воитель опытный, Курбский видел, пожалуй, то, чего не мог уже видеть царь, ослепленный своим величием. Россия скудела с каждым годом, год от года вместо пашен росли пустоши, а Ливонская война, начатая наскоком, без политической и военной подготовки, скорее, ущемит Россию, нежели добудет ей славу. «Для Курбского, навлекшего немилость царя, – писал профессор А.А. Зимин, – отъезд был единственным шансом на спасение, трактуемым им как осуществление законного права выбирать любого государя и служить ему, единственной возможностью довести до сведения всех подданных критику в адрес монарха…»
Курбский решил остаться честным и казну воеводскую даже не тронул. Но московских денег при нем было всего 44 рубля (остальные деньги он имел в дукатах, золотых и талерах, прибереженных заранее). Исторически так уж получилось, что соседняя Литва, ставшая врагом отечества, сделалась ближайшим убежищем для всех бежавших от царского гнева.
Плохо было боярину! Жена в Москве и уже на сносях, дети малые без отца останутся. Взять бы их, да… как? Стронь семью из Москвы в сторону рубежей, царь сразу заподозрит, и тогда жди беды неминуемой. Курбский средь ночи, весь в разладе чувств, вызвал верного холопа – Василия Шибанова:
– Голова-то у царя безвольна стала, – сказал он, вдоль палат похаживая, – так он рукам своим много воли дал… По всей Руси слыхать говор, как внове царь обижает брата моего двоюродного, князя Владимира Старицкого, и сам царь ему тоже двоюроден. Сам я царскому чину родственен, но иного не вижу, кроме бегства от их милостей. Церковь божия Содому и Гоморре служит, царем нарочито задобрена, дабы не мешала ему кровопийствовать. У меня вон там, – показал Курбский на подпечек в палатах, – важные писания укрыты. Запомни, где. Коли велю, так изымешь их, дабы они глас обрели.
– Бежать из Юрьева трудно, – отвечал Шибанов, – город стерегут со всех ворот, а стены крепости высоки.
– Нет такой стены, через которую не перелезть бы нам…
Все было готово к побегу, добро уложено в переметные сумы. В одну из апрельских ночей Курбский с Шибановым перемахнули через стену Дерпта веревку, по ней и спустились с другой стороны крепости, где их ждали оседланные лошади. Князь легко вскочил в седло, торопя своего холопа:
– Скачем! Нас ждут в Вольмаре… Уж не знаю, что ждет меня впереди, но жалость имею к семье да книгам своим, кои покидаю, как вор, вместе с отечеством.
– Не словят ли нас, пока скачем до Вольмара?
– В чужой земле ныне безопаснее, нежели в своей…
Они скакали в Вольмар, где четыре года назад Курбский наголову разбил литовские войска Радзивилла, призвавшего его в объятия своего короля (Вольмар – нынешний город Валмиера – в древности был русским градом Владимирцем). Скакали, скакали… Голову Курбского укрывала богатая шапка из рыжего меха, и Шибанов советовал снять ее.
Тут набежали местные дворяне, лисья боярская шапка досталась самому главному в городе. Напрасно Курбский призывал рыцарей к благородству, напрасно потрясал охранной грамотой.