Псы, стерегущие мир
Шрифт:
Лют поначалу не понял, что за «все равно». Ах да, полдень скоро, оживут, но стоять, как бараны, терпеливо ожидая участи быть порубленным – а боль-то чувствуют! – странно и глупо.
Всадники налетели с гиканьем, злобным посвистом. Сабли врубились в бескровную плоть, отворились сухие раны. Деревенщина с криками упала в пыль, острые копыта мертвецких коней втаптывали останки.
Лют не понял: откуда здесь степняки, вроде у них свое обиталище? Хотя в Нави ежедневно мучают и пытают, а кто может пытать крестьянина лучше степняка?
Мыль пронеслась быстро, как блик болезненно-багрового
Вожак степняков закричал предостерегающе, натянул поводья, едва не отрывая от сухого черепа с жутковатыми провалами глаз обломки. На дерзкого ринулось пятеро.
Один не утерпел, опередил соратников: пасть оскалена, глаза дико вращаются, острая сабля готова обрушиться на русую голову. Звякнуло, степняка дернуло за ногу, покатился с хребта. Лют пинком проломил череп.
Смерть-конь вздыбился: пасть немо распахнута, плиты зубов звонко щелкают. Груда костей прыгала диким козлом, пытаясь сбросить нового сидельца. Лют приласкал лобную кость ударом рукояти. Аспид-змей наполовину обернулся змеем, зашипел сердито. Нежить успокоилась, указке поводьев слушалась беспрекословно.
Лют разогнал коня. Степняки сжали сабли, в глазах отразился дерзкий воин, скачущий во весь опор. Хоробр заорал, поводья оттянулись до ушей. Степняки удивленно глянули на взлетевшую груду костей. Один зазевался – острое копыто проломило череп с тонким хрустом, будто скорлупу печенного в золе яйца.
Смерть-конь грянулся. Лют с холодком подумал: кабы не развалился. Но скелет, скрипя и громыхая суставами, выдержал, ловко развернулся – огорошенные степняки скатились с костлявых спин с разрубленными затылками. Лют глянул на уцелевших, те в страхе – выходит, и мертвые боятся! – отступили.
По телу прошлась горячая волна, кровь шибанула в кончики пальцев, вспенилась. Грудь гордо распирало. Меч плашмя ударил по ребрам, прикрытым потником, ветер ударил в лицо, поле огласилось частой дробью, словно просыпали мешок гороха над железной плитой.
На хребте сиделось неудобно – при каждом шаге подбрасывало, копчик пронзала боль. Лют ерзал и так и сяк, шипел сквозь зубы. Не зная усталости, смерть-конь скакал быстрее стрелы. Костяк скрипел, как несмазанные ставни; хрустел, как дряхлые половицы под сапогом великана; щелкал, стонал. Лют пригнулся к уродливому черепу: Аспид-змей обвил шею, спит – глаза сжаты в щелку.
Мимо проносились безжизненные рощи, поля странных камней, обликом похожих на застывших людей, а также нечисть, от одного вида которой волосы на затылке топорщились, как хвост у испуганной вороны.
Мелькали дряхлые деревушки, жители недоуменно чесали затылки, брели, словно сонные мухи: безвольные, вялые, как и надлежит умрунам. Кое-где в деревни врывались вооруженные отряды. Лют уловил жалобные крики: звучат вяло, да и разбойники рубят машинально, без поганого азарта.
Опасных чудищ, исконных обитателей Нави, мало, видать, повылезали на поверхность, сейчас там ночь. Лют зевнул, тряхнул головой, с завистью покосился на белое кольцо на шее.
Впереди появилась черная полоска, которая постепенно ширилась, удлинялась. Лют с холодком понял, что скачет к огромному ущелью, да что там ущелью – целой пропасти, похожей на рану от гигантского топора.
Над провалом воздух дрожал, выстреливал темными язычками. Нос брезгливо сморщился от легкого отголоска вони, позже пришлось закрыться рукавом, глаза заслезились.
Смерть-конь пошел мелкой рысью, но скрипел, постанывал и хряскал, как при безудержном галопе. Лют поморщился – показалось, что сидит у двери корчмы, где петли не смазывали тыщу лет.
От провала пахнуло мощной волной гнили, желудок скакнул к горлу, ушибся о стиснутые зубы, рухнул обратно. Лют подошел к краю с худой миной, стена изломанного жаром и вонью воздуха нехотя расступилась, от взгляда вниз закружилась голова.
Поглядел по сторонам, но разрыв тянулся на многие версты. Можно проскакать, миновать безопасно, но чутье сказало неумолимо: вниз! Лют вздохнул, оглядел пустой пейзаж, внутренне содрогнулся холодности, скудости, унылости и убогости. Этим веяло от каждого домика, деревца, травинки, крупицы красной почвы.
Поневоле стало жаль людей, попавших сюда. Вроде у них сносное существование – не испытывают жажды, голода, не надо стараться обеспечить семью, детей, а раз так – никто не трудится, бездельничают. В Нави существование лишено смысла.
Вон, в ирии не только поют и пируют, а также дерутся меж собой, но и помогают богам в извечной борьбе с темными силами. Помогают нести свет, присматривают сверху за потомством. На небесах каждый занят делом. Врут те, кто бает: в ирии беззаботное существование – беззаботно живут под землей. Вона с какими постными мордами ходят, хоть и существуют без хлопот, а все-таки чего-то не хватает.
Род не зря дал человеку капельку своей крови, именно она отличает его от животных, дивиев, что речью обладают, а на деле живут как животные: ничего не строят, ни за что не борются. В Нави у людей нет цели, пусть даже такой мелкой, как прокормить себя, божественное начало задавлено пластами времени бессмысленного существования. Лют вспомнил лица встречных людей – у всех, даже степняков, лица пустые, огонь в глазах потух. Поначалу огорчился, увидев, что хоть и мертвые, а живут. Что толку тогда наверху жить праведно, ежели достаточно не совершать злодеяний, попадешь в Навь, будешь жить беззаботно, как эти. Но живут без цели, это для человека и есть ад.
Подумалось, что наверху многие вздохнут с облегчением, услышав про такую жизню: они и так не особо стремятся быть человеками, а узнав, что ничего за леность и дурость не грозит, – вовсе превратятся в животных. Нет уж, решил Лют твердо, если кто и спросит, что тут видел, наплету про пытки на каждом шагу, огненные реки, про боль, к которой привыкнуть нельзя, и прочие ужасы. Пусть хотя бы из страха перед загробной жизнью стараются быть чистенькими. А то беда…
Руку дернуло. Лют непонимающе глянул на нервного смерть-коня. Скелет уперся четырьмя копытами, рвался на свободу. Витязь отпустил поводья.