Птица Уксюр
Шрифт:
Девки шепчут: "Давай игру крути-верти. И ты, барышня, как все будь. В том лишь спасенье твое". Ай! ай!
– затопотали, затолкались. Всякие ужимки напоказ. Ее на четвереньках придерживают, чтоб сверху не узнал. И другие так же на четвереньках возле нее. "Нас-то, кажись, всех в личность знает боле-мене, а ты больше к реке поворотись. Чего ему личность казать? Пускай вон чего любуется!"
А одна: "Ой, страх! Трубу наставляет". Смотритель наводил подзорную трубу. "Ну, - Сашка шепчет, - одно осталося, хорошая. Не то спустится и тогда уж
"Бойчей, - шепчет, - выворачивайся, да поддавайся опять, опять! да шлепай, да эдак - брык! Еще, хорошая: не отличайся от девушек! Распусти руки - дерзи! спасай себя - посошка не страшись, в нем-то самая жисть..."
Глядит! Не вздумается-де старому пню, что ты до того ловка, ха-ха! Лишь сбежала - и оголилась, и веселая-то, не хуже других охочих; милуешься как своя... Поддержи, касаточка!
Девки подправляют ее, помогают телом мелькать, кочанами круглотой сдобной выставляться, чтоб лица не определила труба, не углядела чего не надо. "Слушай Сашку, барышня! Делу учит".
"Ну, - он просит, - не взвейся теперь! Какая ни есть грусть - не взрыдай, а нахально попяться. Грусть в тебя тугая, а ты попять ее, попять. Кочаны круче - размашисто вздрючу..."
Бульдюгу вкрячил - и в крик ишачий! Она: "Ах!" - и чуть не набок с четверенек-то. Поддержали ее. Оба притихли, дышат прерывисто: он дает время, чтоб и ее проняло. Ровно б шутник-наездник на кобылку-стригунка громоздится - лег пузом на круп. Нежненький круп-то, нетронутый, уж как волнуется под пузом! Трепещет. Она порывается скакать - ножонки подкашиваются.
По дыханью ее, как стало жадней, понял момент. Пристроил неезжену себе в удобство, направил шатанье в нужный лад - и как на галоп переводит. Старичок толчком да разгоном, он молчком, а они - стоном.
И не подвели друг друга. Сделали сильно. Забылись от всего нервного, ничего не видят, не чуют. После уж девки сказали: сверху, с горы, смотритель ругнулся. Другие, с ним-то, - в смех, крякают, бычий мык, задом брык! А он: "Лядский песочек и есть!" Плюнул, уехали... Не узнал тонкости происшедшего. Вот так спасенье пришло.
Поздней Сашка переплыл с девушкой через Урал. Как стемнело, девки им лодочку. Где на лодке, где по тропке: в Ершовку доставил ее. Там, она сказала, поджидала богатая родня. Отец ли, кто еще - тайно за ней ехали и в Ершовке встали под чужим паспортом. Чего уж им девушка с Сашкой сказали про спасенье - отблагодарили Сашку хорошо. Саквояжик денег дали. Из мягкой кожи, называют балетка. Впритык натолкано денег.
Сашка с этой балеткой вернулся - и уж боле не пастух. Сам нанимает пастухов. Поставил пятистенок, а рядом сруб - вино курить. Скотины навел. Служанки обихаживают его. При кухне - Нинка; по остальному - Лизонька.
Он поутру выйдет без порток на крыльцо: для пользы, для обдувания тела, как доктора объясняют. Крыльцо высокое; он с него по тазам перевернутым и направит дождя. Побарабанит. А солнышко встает, чижи голосят! Лизонька чашку ему - вино накуренное с молодым медом: зеленый прямо медок, текучий. Не мед - слеза тяжелая, как у предутренней девушки. Сашка выцедит до донышка - хорошо ему. Сырым яичком, из гнезда, закушает.
Да и прислужниц баловал: надавят молоденьких огуречиков горку и соком обтирают себя в удовольствие. Молочком парным умывались.
А все ж таки не разлюбил он Лядский песочек! Так же возобновляли шалашик с Мартынком. Но уж теперь попеременки караулили девок из бора. То Мартынок дымом сигналит, то Сашка.
Вот в самое крути-верти, в самое мельканье-толканье на песочке как ахнет с горы! Коленки подсеклись у всех - так жагнуло. А Сашка не-е; не слышит. Девка обомлела, а он играется. Ну, чисто - кобылий объездчик! Все от страха не хотят ничего, а он въезжает куда хотел, выминает избенку, теплюшу потчует. "Ишь, - девке говорит, - как хлопнула ты меня!" А девка: да какой, мол, хлопнула? Окстись!
Радостный задых минул, он видит - дымок поверху летит, от горы. Тихо. Не стронется гурьба. И девки, и Мартынок таращатся на Сашкино хозяйство. Он: "Чего пялитесь, смешные? Или не ваше? Или Мартынок кладь потерял?" А они: "Тебя жалко, Саша, - влупило тебе по чуткому. Как терпишь боль?"
Он не поймет. Они осмелели, посмотрели: ничего вроде. Говорят: кто-то с горы пальнул. Огромадным зарядом шарахнул. Смотритель, видимо. И заметили, как Сашку то ли дробью, то ли чем - хлобысть по мошонке!
А он: "Шлепок был обыкновенный. Вранье!" - "Как так вранье?" Нет, не верит. А к ночи и скрутись. Жар палит, гнет-ломает.
За полмесяца кое-как оклемался, прилегла к нему Лизонька - и опять сломало его! Вот-вот окочурится. Смертельный пот холодный подушки меняй через момент...
Уж как тяжело подымался! Ободрился было, а тут Нинка из подклети тащит кадку с яблоками мочеными. Расстаралась - выволакивает задом наперед, кадка ее книзу перегибает. Он и пожалел ее, поддержал сверху: надорвешься-де этак-то. Она попятилась, туда-сюда, хаханьки-отмашка. На телочку бугай - до донышка дожимай! Вкатил пушку в избушку - она вовстречь, жадна на картечь... А он после в лежку. Через жалость.
Загибается человек, подглазья черны. Когда-никогда стал опять ходить - добрел до Халыпыча. Тот воззрился, не узнает. "Личность вашу где-то видел, но сомневаюсь. Не вас отогревали на солнце, на каленой меди? С перепою болели? От браги на курьем помете был у вас удар".
Сашка сипит через силу. Были разговоры, теперь сипенье: "У меня другой удар". Напомнил, пересказал все бывшее с ним. Халыпыч аж обошел кругом его. "А!
– говорит.
– Ну-ну! Скукожился как. Все одно будешь с царицей спать. Птица Уксюр свое дело знает!" А жеребенок, мол, хорош: вон стригунок бегает... Как обещал, Сашка послал ему жеребенка-битюга.