Птицеферма
Шрифт:
Ничего не говорю, только смотрю. Пристально, предупреждающе.
Кайра отводит взгляд и отступает на шаг в сторону — я худая, мне хватит.
— Сиськи прикрой! — несется уже вслед. — Еще раз увижу тебя в этом платье!..
Не слушаю; хлопаю дверью, обрубая от себя поток брани Кайры, летящий мне в спину под аккомпанемент одобрительного смеха Чижа — вот уж два сапога пара.
Пальцы свело от злости так, что побелели костяшки — с трудом сдержалась.
Еле разжимаю ладонь, чтобы поставить ведро.
В тесной
Бросаю взгляд на раскиданные на полу вещи — Пингвин снова побросал грязную одежду и ушел по своим делам.
Поднимать сил нет — все жара, я совсем выбилась из сил. А ещё ужин… Поэтому решаю провести короткий перерыв с пользой — падаю навзничь на кровать и просто лежу, глядя в потолок. В углу серый пластик потрескался и отошел — если пойдет дождь, то зальет. Надо чинить.
Прикрываю глаза и думаю о том, что на крышу придется лезть самой.
Чиж уже на днях залатывал участок над своей комнатушкой. По доброте душевной мне никто не поможет, а Филина просить отправить кого-нибудь — бесполезно. Для Главы это слишком мелко, скажет, чтобы разбирались сами. Чиж возьмется с удовольствием, но потребует оплату натурой. Ворон — откажет. Зяблик — пообещает, но не сделает… А Пингвин все равно не станет — сошлется на усталость. Или на головную боль, или на желудочную колику — судя по количеству известных ему болезней, в прошлой жизни мой сожитель явно был связан с медициной.
Тяжелые шаги, хлопок двери.
— О, уже готова! — довольно присвистывает вошедший Пингвин.
Порываюсь подняться, но не успеваю — на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся.
Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра.
— Не рыпайся, дурная, — пыхтит куда-то мне в область шеи; задирает сарафан до самого живота, пристраивается.
Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы — отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, — закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним.
Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала.
Просто перетерпеть… Пара минут…
— У-ух! Хорошо! — кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин — скорострел.
Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок.
Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить — он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин — хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве.
— Тетерев убился, — буднично сообщает Пингвин; судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю голову. — Вот мы пораньше и свернулись, — никак не реагирую. — Мы с мужиками — к реке, — не отвечаю. — Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку ещё постирай, — швыряет на пол и выходит.
Хлопок двери.
Удаляющиеся шаги.
Тишина.
Прикрываю глаза и
Слезы — пустое. Рыдать по себе — бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года.
Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало…
Кто я такая, мне сказали позже — преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута.
У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я — Гагара, часть лагеря «Птицы». Я — никто.
«За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», — сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.
Раньше… Только такого понятия, как «раньше», ни для кого из нас нет — все, что было до Пандоры, стерто.
Встаю и бреду к тазу с водой, предусмотрительно оставленному мною с утра на подоконнике — за день вода прогрелась на солнце. Ее немного, но, чтобы перебить запах Пингвина мылом, хватит.
Вытираюсь; некоторое время думаю, не переодеться ли, но в итоге так этого и не делаю — нужно спешить на кухню.
Бреду в темноте, практически наощупь.
Не стала зажигать свечи, чтобы не разбудить Пингвина, а вслепую не сумела найти в комнате фонарь. Поэтому иду — медленно, осторожно раздвигая кусты и стараясь не свалиться в яму и не покалечиться. С медициной у нас неважно: специалистов нет, из медикаментов — только самое необходимое и в ограниченных количествах.
Сова разве что умеет грамотно делать перевязки и зашивать раны кривой иглой. Сама она уверена, что в прошлой жизни была врачом.
Скорее бы дойти.
Ночь, а по-прежнему душно — ни ветерка. Кажется, уже слышу шум реки.
Еле дождалась окончания ужина и всеобщего отбытия ко сну. Ощущение — что выделившийся за день пот вот-вот разъест кожу до мяса.
Другие женщины ходили искупаться в то время, когда мы с Совой готовили ужин. Видела, как за ними увязался Чиж — наверняка подглядывать. Филин смотрит на это сквозь пальцы. «Подглядывать, но не трогать — не преступление», — это цитата.
Поэтому в ночном купании есть несомненный плюс — все спят.
В итоге, пока добираюсь до реки, обдираю о сухие ветки обе руки и подворачиваю ногу — лодыжка горит огнем.
Добредаю до воды, несколько раз оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной от поселения не увязался «хвост», и только после этого сбрасываю сарафан и вхожу в реку.
Вода такая холодная, что сводит зубы; притупляет боль в подвернутой ноге.
Захожу глубже, настолько, что касаюсь каменистого дна только кончиками пальцев; отпускаю ноги — плыву.