Птичий город за облаками

Дорр Энтони

Дед и Амани входят обледенелые, глаза у них безумные.

– Он упал… лошадь… – начинает Амани, потом видит лицо младенца и умолкает.

За ее спиной дед говорит:

– Твой муж поскакал вперед, но лошадь, видать, поскользнулась в темноте и упала в реку…

Дом наполняется ужасом. Новорожденный орет. Повитуха бочком пробирается к двери, ее лицо перекошено первобытным страхом.

Жена кузнеца предупреждала, что в горах всю зиму безобразничают духи мертвых – проникают в запертые двери, пугают беременных, душат младенцев. Жена кузнеца сказала, им надо оставить приношение: привязать к дереву козу, а для верности еще и вылить в ручей меду, но муж сказал, у них нет лишней козы, а мед она сама пожалела.

Гордыня.

Всякий раз, как она шевелится,

в животе вспыхивает молния. С каждым сердцебиением она чувствует, как повитуха разносит новость от дома к дому. Родился демон. Его отец погиб.

Дед берет младенца и сует ему в рот палец. Младенец умолкает. Другой рукой дед щупает расщелину в его губе.

– Много лет назад, по другую сторону гор, был один человек с такой же щелью под носом. Отличный был конник, как только забудешь, какой урод.

Он отдает ей младенца и заводит в дом козу и корову, потом снова уходит в темноту распрячь волов. В зрачках животных отражается свет очага, девочки подходят ближе к матери.

– Это джинн?

– Демон?

– Как он будет дышать?

– Как он будет есть?

– Дедушка отнесет его в горы и там бросит?

Младенец моргает на них черными внимательными глазами.

Ледяной дождь превращается в снег, и мать возносит сквозь крышу молитву, чтобы, если ее сыну предназначена в мире какая-то роль, его бы оставили в живых. Однако перед зарей она просыпается и видит над собой деда. В заснеженном овчинном тулупе он похож на призрака из песни лесорубов, чудовище, привычное к жутким деяниям, и хотя к утру она говорит себе, что мальчик будет вместе с ее мужем в райском саду, где из камней бьют молочные родники, реки текут медом и всегда лето, чувство у нее такое, будто, отдав его, она отдала одно свое легкое.

Петухи кричат, снег скрипит под колесами за окном, в доме становится светлее, и ее вновь охватывает страх. Муж утонул, и его конь вместе с ним. Девочки умываются, молятся, доят корову Красотку, относят сено Листу и Шипу, нарезают еловых лап для козы. Утро сменяется днем, а женщина все не находит в себе силы встать. Холод в крови, холод в голове. Сейчас ее сын пересекает реку смерти. Или сейчас. Или сейчас.

В первых сумерках начинают лаять собаки. Она встает и ковыляет к двери. Порыв ветра высоко в горах стряхивает с деревьев искристый снег. Грудь распирает почти невыносимо.

Долго ничего не происходит. Затем на дороге от реки появляется дед на кобыле; поперек седла у него какой-то сверток. Собаки заходятся лаем. Дед спешивается. Руки тянутся забрать у него сверток, хотя разум твердит: не надо.

Ребенок жив. Губы у него серые, щеки – белые, но крохотные пальчики не почернели от мороза.

– Я отвез его в высокую рощу. – Дед кладет в очаг дрова, раздувает уголья; руки у него дрожат. – Оставил там.

Она садится как можно ближе к огню, правой рукой берет младенца за подбородок, а левой направляет струю молока ему в рот. Молоко течет из щели в нёбе, однако мальчик глотает. Девочки, сгорая от любопытства, проскальзывают в дом, пламя в очаге разгорается, дед дрожит.

– Я сел на лошадь. Он лежал совсем тихо. Просто смотрел на деревья. Маленький кулек в снегу.

Ребенок сопит, снова глотает. За дверью воют собаки. Дед смотрит на свои трясущиеся руки. Как скоро узнает вся деревня?

– Я не смог его оставить.

Еще до полуночи селяне с факелами и вилами выгоняют их прочь. Ребенок сгубил отца и заколдовал деда, так что тот принес его обратно из рощи. В нем демон, а уродство – тому доказательство.

Они оставляют позади хлев, луг, погреб для овощей, семь плетеных ульев и дом, который дедов отец выстроил шестьдесят лет назад. Заря застает их, замерзших и напуганных, в нескольких лигах вверх по реке. Дед шагает по раскисшей земле рядом с волами, а сзади на арбе девочки держат в обнимку кур и горшки. Корова Красотка плетется сзади, вздрагивая от каждой тени, а сзади едет на кобыле мать, и спеленатый ребенок у нее на

руках моргает, глядя в ночное небо.

К ночи они уже далеко от деревни, в лощине, куда не ведет ни единой дороги. Между обледенелыми каменными глыбами вьется ручей. Облака, огромные, как боги, плывут в кронах деревьев. Странный посвист ветра пугает животных. Останавливаются под известняковым карнизом. Здесь пралюди эпохи назад нарисовали пещерных медведей, туров и нелетающих птиц. Девочки жмутся к матери, дед разводит огонь, коза жалобно кричит, собаки скулят, а в глазах младенца отражается свет костра.

– Омир, – говорит его мать. – Мы назовем его Омир. Тот, кто живет долго.

Анна

Ей восемь. Она возвращается от винодела с тремя кувшинами темного, кружащего голову вина для Калафата и останавливается передохнуть рядом с гостиницей. За ставнями кто-то читает по-гречески с неместным выговором:

Одиссей жеТою порой подошел ко дворцу Алкиноя; он сильноСердцем тревожился, стоя в дверях перед медным порогом.Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц,Было в палатах любезного Зевсу царя Алкиноя;Медные стены во внутренность шли от порога и былиСверху увенчаны светлым карнизом лазоревой стали;Вход затворен был дверями, литыми из чистого злата;Притолки их из сребра утверждались на медном пороге;Также и князь их серебряный был, а кольцо золотое.Две – золотая с серебряной – справа и слева стояли,Хитрой работы искусного бога Гефеста, собакиСтражами дому любезного Зевсу царя Алкиноя… [4]

4

 Здесь и далее отрывки из «Одиссеи» приведены в переводе В. Жуковского.

Анна забывает свою тачку, вино, время – всё. Акцент непривычный, но голос сильный и плавный; стихи подхватывают ее, словно всадник, летящий во весь опор. Мальчишеские голоса повторяют стих, и первый голос продолжает:

Был за широким двором четырехдесятинный богатыйСад, обведенный отвсюду высокой оградой; росло тамМного дерев плодоносных, ветвистых, широковершинных,Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных,Также и сладких смоковниц, и маслин, роскошно цветущих;Круглый там год, и в холодную зиму, и в знойное лето,Видимы были на ветвях плоды; постоянно там веялТеплый зефир, зарождая одни, наливая другие;Груша за грушей, за яблоком яблоко, смоква за смоквой,Грозд пурпуровый за гроздом сменялися там, созревая.

Что это за дворец, где двери из чистого золота, притолоки серебряные, а деревья плодоносят круглый год? Словно зачарованная, Анна подходит к постоялому двору, перелезает через ворота и заглядывает в щелку между ставнями. Внутри четыре мальчика в дублетах сидят вокруг старика, у которого на шее огромный зоб. Мальчики заунывно-монотонно повторяют стихи, а старик держит на коленях что-то похожее на листы пергамента. Анна приникает к щелке еще ближе.

До сих пор она дважды видела книги – усыпанную драгоценными камнями Библию, которую несли по проходу в Святой Феофании, и травник, который торговец снадобьями на рынке захлопнул, как только Анна попыталась в него заглянуть. Эта на вид старше и мрачнее; буквы на пергаменте теснятся, будто следы сотни птиц на прибрежном песке.