Птичка певчая
Шрифт:
Кушадасы, 7 февраля.
Ранение Ихсана-бея не очень опасное. Через месяц он встанет с постели. Но лицо его будет изуродовано страшным шрамом, который протянется по всему лицу, от правой брови до подбородка.
Я не присутствую, когда Хайруллах-бей делает раненому перевязки. Не потому, что у меня слабые нервы (мне ежедневно приходится сталкиваться с более ужасными вещами), — просто я вижу, что мой взгляд приносит ему больше страданий, чем если бы до его раны дотронулись ножом.
Бедняга знает, каким обезображенным
— Чуточку терпения, молодой человек. Через двадцать дней будешь совсем здоров! — Но Ихсана-бея эти слова приводят в отчаяние.
Я отдаю раненому всю теплоту, на какую только способно мое сердце, лишь бы все эти дни ему было хорошо. У его постели я читаю книги.
Да, бедняга молчит, но я знаю, что он все время терзается и ни на минуту не перестает думать о своем изуродованном лице. Иногда, стараясь утешить его, я пускаюсь на хитрость, завожу разговор о совершенно посторонних вещах и говорю, между прочим, что на свете нет ничего бессмысленнее и даже вреднее красоты лица, что подлинную красоту надо искать в душе человека, в его сердце.
Кудашасы, 25 февраля.
Ихсан-бей выздоровел гораздо быстрее, чем мы ожидали. Сегодня утром я принесла ему в комнату чай с молоком и увидела его одетым. Я невольно вспомнила блестящего штабного капитана, которого встретила в саду Абдюррахима-паши, красивого, с гордым лицом. Сейчас передо мной стоял изможденный, больной человек. Его тонкая шея, казалось, болталась в широком вороте майорского мундира. Он стыдился своего шрама, словно в этом было что-то зазорное. Неужели это и есть тот самый красавец офицер?..
Наверно, мне не удалось скрыть своего огорчения, но я попыталась выдать его за нечто другое и сделала вид, будто сержусь.
— Что за ребячество, Ихсан-бей? Ведь вы еще не выздоровели! Почему оделись?
Офицер потупился и ответил:
— Постель делает человека совсем больным.
Наступило молчание. Потом Ихсан-бей добавил, стараясь скрыть раздражение:
— Я хочу уйти. Все в порядке. Поправился…
Мое сердце обливалось кровью от жалости. Я попыталась обратить все в шутку:
— Ихсан-бей, вижу, вы не хотите меня слушать. В вас проснулось солдатское упрямство. Предупреждаю: я буду протестовать, все расскажу вашему доктору. Пусть отчитает вас как следует. Вот тогда узнаете…
Я бросила поднос и быстро вышла. Но за доктором не пошла.
25 февраля (под вечер).
Я разругалась с доктором. Не на службе. Просто он распустился: слишком уж вмешивается в дела других.
Мы только что говорили об Ихсане-бее. Я сказала, что молодого майора очень огорчает его изуродованное лицо. Хайруллах-бей скривил губы и ответил:
— Он прав. Я бы на его месте бросился в море. Такая физиономия только и годится, что на корм рыбам.
Кровь бросилась мне в лицо.
— А я-то о вас думала совсем иначе, доктор-бей. Что значит красота лица по сравнению с красотой души!
Хайруллах-бей захохотал и принялся подшучивать надо мной:
— Все это только слова, крошка. К человеку с такой рожей никто и подходить не будет. Особенно девушки твоего возраста…
И доктор пожал плечами, как бы подчеркивая уверенность в своей правоте.
Я запротестовала:
— Вы почти насильно украли мои тайны и теперь немного знакомы с моей жизнью. У меня был красивый, даже очень красивый жених. Он обманул меня, и я выбросила его из своего сердца. Я ненавижу его.
Хайруллах-бей опять захохотал. Его голубые смеющиеся глазки, с белесыми ресницами, уставились на меня, словно хотели проникнуть в самую глубину моей души.
— Послушай, крошка. Это вовсе не так. Смотри в глаза! Ну, говори, разве ты не любишь его?
— Я его ненавижу.
Доктор взял меня за подбородок и, продолжая пристально смотреть в глаза, сказал:
— Ах, бедная крошка! Все эти годы ты сгораешь из-за него, горишь, как лучина. И тот скот страдает вместе с тобой. Такой любви ему нигде не найти…
Я задыхалась от гнева.
— Какая страшная клевета? Откуда вы все это знаете?
— Припомни… Я понял это еще в тот день, когда мы встретились с тобой в Зейнилер. Не пытайся скрыть. Напрасный труд. Из детских глаз любовь брызжет, как слезы…
Передо мной поплыли темные круги, в ушах зазвенело, а доктор все говорил:
— Ты так отличаешься от всех. Ты такая чужая для всех, ко всему. У тебя задумчивая, горькая улыбка, так улыбаются только во сне. У меня сердце надрывается, крошка. Ты и создана не так, как все. Рассказывают про
прекрасных пери 99 , рожденных от волшебного поцелуя и вскормленных поцелуями. Это не выдумка. Подобные существа есть и в действительности. Милая Феридэ, ты — одна из них. Ты создана любить и быть любимой. Ах, сумасшедшая девчонка! Ты поступила так опрометчиво. Тебе ни за что нельзя было бросать того глупого парня. Ты непременно была бы счастлива.
99
Пери — фея, добрый дух, красавица.
Я залилась слезами и закричала, топая ногами:
— Зачем вы все это говорите? Чего вы от меня хотите?
Тут доктор опомнился, стал меня утешать:
— Верно, крошка, ты права. Этого не надо было тебе говорить. Ну и глупость я спорол! Прости меня, крошка.
Но я была вне себя от злости и не могла даже смотреть на доктора.
— Вот увидите! Я вам докажу, что не люблю его! — и, хлопнув дверью, вышла.
Опять 25 февраля, ночь.
Когда я принесла лампу Ихсану-бею, он стоял одетый у окна и любовался багряным закатом на море.