Пугачев
Шрифт:
— Я с тем и на Яик ездил, — продолжал Перфильев, добавив, что товарища его, то есть Герасимова, Симонов послал уговаривать к атаману казаков Толкачеву. Повторил он и слова о желании верно служить «государю», который дал согласие:
— Поди и служи. Вот ужо я с теми, которые тебя послали, расправлюсь. А что про меня говорят?
— Да бог знает, батюшка! Слыхал в кабаках от черни, да и то не въявь, а тихонько говорят, что явился около Оренбурга император Петр III и берет города и крепости…
— Это правда. Ты сам видишь, сколько взято крепостей. А народу у меня как песку. Дай сроку, будет время, и к ним в Петербург заберемся. Моих рук не минуют! Я знаю, что вся чернь меня с радостию везде примет, лишь только услышит. Теперь в Петербурге вам просить уже нечего, мы и без просьбы с ними разделаемся. Что говорят про меня бояры в Петербурге?
— Бояры меж собой шушукаются, и собираются они да и государыня ехать за море.
Перфильев здесь, конечно, пересолил, как говорится, и Пугачев сразу это приметил:
— Ну, бояры-то таковские… А государыне-то зачем
— Хорош и велик. Он уже обручен.
— На ком?
— На какой-то из немецкой земли принцессе, и зовут ее Наталья Алексеевна.
«Обрадованный» этим известием, «император» хорошо угостил Перфильева, подарил ему своего серого коня, красный кармазинный [16] кафтан, тринадцать рублей. Известие о приезде из Петербурга какого-то посланца с сообщением о том, что цесаревич идет к «отцу» с тремя генералами и большим войском, распространилось по лагерю восставших. Перфильева привезли 9 декабря к оренбургскому валу и показали тамошним казакам. Тот крикнул им:
16
Кармазин — тонкое сукно ярко-алого, багряного цвета.
— Угадываете ли вы, казаки, кто я?
— Мы видим, что ты казак, но, кто ты таков, не знаем!
— Я Перфильев, был в Петербурге и прислан к вам от Павла Петровича с тем, чтобы вы шли и служили его величеству Петру Федоровичу.
— Коли ты подлинно прислан с этим от Павла Петровича, так покажи нам руки его хотя одну строчку, и тогда мы тотчас все пойдем!
— На что вам строчка? Я сам все письмо!
Казаки, естественно, не поверили словам Перфильева, и он с теми, кто его сопровождал, возвратился в Бердскую слободу. Как видно, отбросив сомнения, этот опытный казак полностью включился в выполнение целей, объявленных Пугачевым и его приверженцами. Как и самозванец, он разыгрывал роль: Емельян Иванович — «императора», Афанасий — посланца от его «сына» и своего рода «царедворца» самого «государя». Трудно сказать, что они и другие повстанцы, знавшие истину, чувствовали в такие минуты, когда они явно обманывали окружающих, притворялись и т. д.? Нравилась ли им эта игра или смущала своей нелепостью? Вероятно, вели себя они в подобной обстановке внешне одинаково, поскольку нужно было держать принятую ноту, соблюдать декорум, «придворный» ритуал, но переживали, как люди неодинаковые характерами, темпераментами, по-разному. Кто знает… Всех их объединяло одно стремление — используя декорум, связанный с притягательным для всех именем государя, добиться заветного, желанного — волюшки вольной, землицы, избавления от тягот и несправедливостей. Это было превыше всего, настолько важно и насущно, что перед ним, заветным, всякие неправдивые слова о «государе» в образе Пугачева, о приближении к нему цесаревича Павла с войском и многие другие были той ложью, которую зовут святой, или такой мелочью, на которую и внимание-то обращать не стоит. Во всяком случае, они, эти наивные слова и уловки, в их глазах служили общему делу, способствовали достижению целей, во имя которых шли на борьбу и умирали их предшественники — разинцы и многие другие. Они сплачивали всю эту массу людей, людей самых разных, непохожих друг на друга, в политике неискушенных. А их нужно было не только собрать вокруг себя, но и воодушевить, направлять их действия, организовать, командовать ими и вести за собой. Пугачев, его сподвижники и пытались это делать. Будучи людьми простыми и мало или вовсе необразованными, они, исходя из представлений своей среды и своего времени, используя опыт, накопленный многими поколениями, сделали все, что было в их силах, чтобы, возглавив большие массы людей, направить их усилия, ненависть к эксплуататорам на борьбу с помещиками и исполнителями их воли — карательными органами Российской империи. Тем самым повстанцы, их предводители, сами того не сознавая, содействовали развитию общества, его движению вперед, ускорению исторического процесса. Разумеется, в их действиях и требованиях, лозунгах преобладают неорганизованность или слабая организованность, стихийность, локальность. В этом смысле участников Пугачевского движения и других крестьянских войн XVII—XVIII веков от времени революционного движения следующего столетия, не говоря уже о периоде революций начала XX века, отделяет дистанция огромного размера; между классовой борьбой двух столетий и революционным движением XIX — начала XX века — качественная разница. Для дворянского, революционно-демократического и пролетарского революционного движения характерно наличие в полном смысле слова революционных организаций, разработанной стратегии и тактики, революционной идеологии с ее научно-теоретическим подходом, программами переустройства общества. В крестьянских войнах и других народных движениях предыдущего времени этого не было и не могло быть — отсутствовали классы (буржуазия, пролетариат), которые могли бы возглавить борьбу крестьян и их союзников, не было «теоретического представительства» — отсутствовали теоретически, философски образованные люди, которые могли бы оформить их требования в виде соответствующих программ, уставов и т. д.
Но это отнюдь не означает, что у восставших начисто отсутствовали какие-либо элементы организации, сознательности. Более того, они, появившись довольно рано, еще в эпоху Киевской Руси и феодальной раздробленности, со временем умножались, совершенствовались. Это относится в первую очередь к такому институту, инструменту народовластия, проявления воли социальных низов, каковым была общая сходка. Истоки последней восходят к народным собраниям времени первобытнообщинного строя, которые решали главные вопросы жизни рода, племени, союза племен (войны или мира, выбора должностных лиц). В эпоху ранней государственности (Киевская Русь), в минуты крайней внешней опасности, классовых столкновений в Киеве и других городах рядовые граждане, прежде всего «меньшие люди», то есть городская беднота, сходились на вече — общее собрание, которое принимало решения о смещении и приглашении князей, организации отпора внешним врагам или выступлений против врага внутреннего — бояр, богатеев, ростовщиков. Так было, например, в 1068 году, 1113 году в Киеве, в 1138 году в Новгороде Великом и др.
В эпоху феодальной раздробленности и татаро-монгольского ига (XI—XIV вв.) эта традиция продолжает существовать. Вече выступает вдохновителем и организатором народных выступлений против тех же князей и бояр, а также ордынских властителей и карателей (так было, например, во время восстаний в Твери 1327 года, в Москве — 1382 года, 1445 года, 1480 года). Кроме того, вече играло важную роль в жизни Новгородской и Псковской феодальных республик. Конечно, реальная политическая власть принадлежала в них боярам и богатым купцам, но все же простой народ имел возможность на вече сказать свое слово, внести коррективы в распоряжения господы — боярского совета. Не раз во время политических неурядиц, классовых столкновений «низинные люди» поднимались против вельмож и купчин, отменяли их решения, заставляли принять свою волю.
И в последующие столетия, с образованием и развитием единого Русского централизованного государства, развитием самодержавия, абсолютизма, когда вече перестало играть такую заметную роль, народ вспоминал о нем в дни антифеодальных выступлений (например, во время восстания в Москве 1547 года и др.).
Для всей феодальной эпохи характерно существование крестьянской общины, «мира» в деревне. В повседневной жизни крестьян община имела значение исключительное. Была она инструментом взаимопомощи, сплочения, объединения распыленных крестьянских хозяйств. Правда, с ее помощью феодалы, государственные органы власти взимали с крестьян налоги (их раскладку, «разруб» осуществляли «миром» на общей сходке), заставляли исполнять различные повинности. Но она же, община, как бы сплачивала крестьян деревни, села, волости, давала известную возможность противостоять феодалам. Идеализировать ее в этом плане нет оснований, но недооценивать тоже нельзя.
Эти порядки крестьянского «мира», вечевого народоправства получили с конца XV—XVI века особое развитие у казаков — беглых крестьян, холопов, ремесленников, всяких обедневших, обнищавших людей, которые собирались на окраинах, в необжитых местах. Они основывали своего рода казацкие республики — войска: Войско Запорожское, Войско Донское, Терское, Волжское, Яицкое и др. На общей сходке — круге — выбирали себе атаманов, есаулов и других должностных лиц. На нем же сообща решали, идти ли в поход на море Черное или Каспийское, «за зипунами», то есть за добычей. Воевали с Крымским ханством и Турцией, шахом персидским или кавказскими владетелями. Такие военные предприятия в феодальные времена были обычным явлением по всему миру. Окраинные русские и украинские земли не раз страдали от набегов крымцев, турок и др. Казачьи области выполняли роль заслонов на пути таких нашествий, казаки сами совершали набеги на противников, освобождали многих пленных русских и других людей, обогащались добычей.
В XVIII веке многое ушло в прошлое. Казаки уже мало ходили «за рубеж». Казацкое «равенство» тоже в значительной степени принадлежало области воспоминаний — не одно поколение простых рядовых казаков работало на своих богатых, зажиточных земляков, на казачью старшину. Права и вольности их стеснялись. Но все же отсутствие помещиков, элементы народовластия, сохранившиеся в повседневной жизни, существование круга — все эти черты общественной жизни казаков были для них дорогими, заветными. За сохранение старых порядков и обычаев, хотя бы и в урезанном виде, они готовы были бороться, отдать за них свои жизни. Казаки не раз это доказали в ходе народных восстаний, когда выступали в роли детонатора, организатора бесчисленных стычек со своей старшиной, местными и центральными властями.
Огромную привлекательность казачьи порядки сохраняли все эти столетия в глазах крепостных крестьян и другого простого люда. Они тянулись к ним всей душой и сердцем. Стремились сами «показачиться» — стать казаком и тем самым человеком вольным от своего помещика, проклятой барщины. В годы крестьянских войн казачий круг, выборные атаманы появляются на всей территории, охваченной их пламенем. В самих повстанческих армиях и отрядах вводились нормы казачьего круга, выбирались командиры. Опыт народных восстаний со временем обогащался, углублялся. Выше мы уже видели, что в ходе классовой борьбы середины и третьей четверти XVIII века крестьяне, заводские работники развивают традиции крестьянского мира — организуют мирские, станичные избы, выбирают в их состав доверенных лиц, которые осуществляют или пытаются осуществлять военную и гражданскую власть в своих селениях. Используется опыт современных государственных учреждений. Так, например, в ход Пугачевского движения существует довольно развитое письменное делопроизводство — повстанческие писцы, секретари составляют, как это делалось и в государственных учреждениях, центральных и местных, манифесты и указы, рапорты и ордера, «билеты» и списки и т. д.