Пуговица
Шрифт:
— Я тут кое-что купил… — виновато сказал я и зашуршал пакетами, вынимая продукты и бутылки. — Сейчас сварю кофе…
— Не стоит. У меня совсем мало времени, — сказала она, присаживаясь на стул и доставая из сумочки сигареты. — У вас здесь довольно мило. Можно я еще пройдусь?
— Конечно!
Я был рад, что она на какое-то время оставила меня одного. Быстро убрал чашки и выбросил бутерброд, протер стол, расставил на нем все, что купил, включил кофеварку.
— Хороший дом, — заметила Лиза, вернувшись. — Откровенно говоря, не ожидала… Так о чем же вы хотели
Я вздрогнул, будто мне за шиворот вылили холодную воду.
— Нет… Может быть, мартини? — предложил я, понимая, что с каждой минутой теряю смелость и желание о чем-то говорить. А если это так, то мое приглашение будет выглядеть совершенно дурацким.
— Хорошо, — согласилась она и закурила, переплела ноги и откинулась на спинку стула. Ее любимая поза. Я разлил мартини и сел напротив.
…Сколько раз я представлял себе эту минуту! Сколько раз воскрешал в памяти тот красный огонек, сверкнувший передо мною в конце ночной аллеи! Мы сидели почти так же, только теперь между нами стояла железобетонная стена. И ее имя было почти одинаково дорого нам обоим… Только я знал об этом, а она — нет. Мне было больно, а она спокойно курила и смотрела на меня насмешливыми, слегка прищуренными глазами — темными и глубокими, как на портретах фламандских мастеров.
Согласно всем известным теориям, включая и мои исследования манипулятивных систем, по всем правилам мужской логики и в полном соответствии со здравым смыслом, я должен был испытывать усталость и равнодушие. Теоретически я мог все разложить по полочкам: восемнадцатилетний сопляк, не очень-то опытный в любовных утехах, в период гормональной активности встречает свою первую любовь и… Дальше все было ясно, если учесть и психологические особенности самого сопляка. В принципе, от этого излечиваются. Если очень захотеть…
Я смотрел на нее, пытался найти в ее лице нечто, что заставило бы меня остановиться, подумать о всей несуразности положения — и видел, что она по-прежнему загадочна и притягательна. Как назло, в памяти всплыло сегодняшнее высказывание Лики: «Ты бы смог жить с одной ногой?» Все эти годы я именно так и жил. Лиза была утраченным органом, меня мучили фантомные боли. И теперь, когда она снова оказалась рядом, я не мог просто так отпустить ее.
— Лиза, — сказал я, — Лиза, ты не узнала меня?..
…Потом я говорил много и бессвязно, видя перед собой только ее взволнованные глаза. Я не давал ей опомниться, потому что боялся услышать звук ее голоса. «Я любил тебя всю жизнь… — вот к чему сводился весь мой монолог, — кто из всех тех, кого ты встречала на своем пути, может сказать то же самое?! Уверен — никто! Ведь это безумие… — помнишь, так ты назвала свой фильм?… но добровольное безумие! Потому что не мог, не хотел забыть тебя. Я всех сравнивал с тобой, и в этом сравнении проигрывали и тускнели даже очень достойные женщины. Я чувствовал, что поступаю с ними подло. И я наказан. Даже встреча с тобой, о которой я мечтал столько лет, привела меня к подлому, ужасному поступку. Но, поверь, я в этом не виноват… Лиза, я люблю тебя до сих пор…»
Потом я замолчал, и тишина длилась невыносимо долго. Так долго, что за эти несколько минут (или секунд?) я родился, вырос и умер.
— Какая мерзость… — произнесла наконец Лиза и поднялась с места, — мерзость, мерзость… Какая пошлая мыльная опера…
И снова наступила смертельная тишина.
— В общем, так, — продолжила она, — с Ликой я все улажу сама — заберу ее с вокзала домой, когда она вернется… И… и больше никогда не появляйтесь у нас.
— Да… Понимаю… — Я не узнал собственного голоса, таким он был хриплым. — Хорошо. Да. Конечно.
Она уже стояла в прихожей и нервно дергала дверь, пытаясь справиться с замком, когда я вышел из ступора и почти преградил ей дорогу:
— Ты не поняла! Я не знал, что Лика — твоя дочь! Не знал. Не интересовался. Я пошел за ней только потому, что увидел вас вместе. И… и я люблю ее, как все, что связано с тобой!
— Подумать только, какие страсти! — Губы ее задрожали, будто бы она хотела сказать совсем другое. Потом она резко повернулась, так резко, что из прически выпали шпильки и волосы мягко полоснули меня по щеке (мы стояли слишком близко). — Я не могу даже слышать о любви! — Лизино лицо исказилось, мне показалось, что она вот-вот расплачется. — Но это — не твое дело!..Все — я ухожу!
— Лиза, — я осмелился снова произнести ее имя, — я больше не нарушу твой покой. Все будет так, как ты хочешь. Но умоляю, скажи: при других обстоятельствах, зная все, о чем я сказал тебе, ты бы смогла… если не полюбить, то хотя бы попытаться полюбить меня?
Во время паузы, которая снова повисла между нами, можно было бы умереть и родиться заново. Выражение ее лица вдруг смягчилось, я вспомнил этот взгляд — так же она посмотрела на меня в ТОМ сарае.
— Какой же ты дурачок! Неужели есть еще такие в нашем мире? Знаешь, я тебе даже завидую. И… И я тебе благодарна. Но мне давно не двадцать пять… или сколько там тогда мне было. Так что не о чем говорить. Бред какой-то…
— И все же?.. — Мне было крайне необходимо услышать ответ. — Я ведь теряю тебя навсегда…
— Может быть. Наверное. Не знаю…
Она рванула дверь и выскочила на лестничную площадку. Я побежал за ней, хотел проводить. Но Лиза быстро остановила первую попавшуюся машину и уехала.
А я пошел бродить по городу. Мне нужно было намотать несколько километров, иначе я бы не успокоился.
…Вернулся домой в невменяемом состоянии, прошел в спальню и рухнул на кровать в обуви и куртке.
Среди ночи мне показалось, что на меня наползает огромное черное чудовище. Приоткрыв глаза, я увидел странную вещь — в углу комнаты стоял… шкаф. Тот самый, «многоуважаемый», с резными шишечками. Я решил, что у меня началась «белая горячка», вскочил с кровати, включил свет. Видение не исчезло — стало еще более реальным. Этого еще не хватало! Откуда он здесь? Когда появился? Я не мог ломать себе над этим и без того раскалывающуюся голову. Может, его заказала Лика?.. Но — когда она успела? И зачем этот шкаф теперь? И зачем вообще — все?..