Пуля на закуску
Шрифт:
Ha пороге стояла Джесси.
«Впусти меня!» — взмолилась она, оглядываясь через плечо, будто за ней гонится какой-то ужас, страшнее ее самой.
«Нет».
«Жасмин, прошу тебя. На мне хотят эксперименты ставить! Проводить опыты и накачивать меня химией, будто я им морская свинка!»
Я верила каждому ее слову. Ее обратило гнездо Айдина Стрейта, а он очень любил свою жуткую науку.
«Уходи, Джесси. Не заставляй меня держать мое слово».
«Впусти меня!» — велела она, глядя мне в глаза.
До той битвы это могло подействовать. Но я переменилась. Во мне проснулась Чувствительность,
Я смотрела на зажатый в руке пистолет, пока дым от моей лучшей подруги, покойной жены моего брата, уносился в холодный ноябрьский воздух, и я сказала этому пистолету:
«Ничего не дал ты мне, кроме скорби».
Стук поставленной Вайлем кружки вернул меня к настоящему.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил он. Я посмотрела на него внимательно:
— Задумалась, всегда ли правильно держать свое слово.
— Да.
Он ответил так быстро, что я опешила — будто я что-то подбросила и не успела поймать, как оно на меня свалилось.
— Да брось! — возразил Коул. — Не всегда.
— Всегда, — убежденно повторил Вайль. — Это одна из причин, Жасмин, по которым я сделал тебя своим авхаром.Обещание — это священные узы, которые нельзя разрывать.
— Говоришь, как третьеклассник, — сказал Бергман, поправляя очки, будто поверить не мог своим глазам.
Вайль издал раздраженный звук, свойственный только ему — будто пыхтение, но более мужественный.
— Вполне возможно. Потому что дети знают, насколько важная вещь — доверие. Только когда взрослые их предадут многократно, они перестают надеяться, что когда-нибудь найдется кто-то, его достойный.
Вот в такие минуты я Вайля больше всего и люблю. Могла бы положить подбородок на руки и часами смотреть на него во время разговора. Обычно я не вижу движения за этим каменным фасадом статуи — разве что глаза меняют цвет от вихря эмоций, которые, подозреваю, он удерживает в себе с трудом. Но бывает, что эта маска дает трещину, и я вижу, насколько он считает важным не только быть человеком, но и быть хорошим человеком. Понимаю, назидательно до тошноты, но этому типу почти триста лет. Имеет право.
— Так в чем дело? — спросил он меня.
— Не знаю. Я думаю… в общем, я рада, что ты именно так чувствуешь. Мне легче тогда вспоминать об обещании, которое когда-то сдержала.
— Хорошо. А теперь расскажи, что я пропустил за день. Мы втроем изложили ему события. Я закончила такой фразой:
— Что-то тут интересное происходит. Есть о чем подумать. Сборщики-зомби никого из нас пальцем не тронули, только мешались под ногами у других сборщиков. Есть ли у Колдуна причины нам помогать?
— О да! — презрительно фыркнул Бергман. — Он ночами не спит, думает-гадает, как помочь нам его ликвидировать.
— Но…
— Я согласен с Бергманом, Жасмин, — вмешался Вайль. — Колдун хочет, чтобы нас не было. И это все.
Все, но…
Мне очень хотелось вытащить из кармана фотографию Колдуна, которую дал нам Пит, и в сотый раз в нее всмотреться. В ней меня что-то тоже беспокоило, но вслух я этого ни разу не сказала. Дэйв и его команда, наверное, медали получат за нахождение бесценных разведданных плюс еще номера сотового, перехват которого и привел в конце концов к данной операции. И медали будут заслуженные. Так кто ж я такая, чтобы говорить, что этот человек с проседью в бороде, с большими карими глазами, стоящий возле высокой зеленой двери и обнимающий жену и улыбающуюся дочь, мне напоминает моего милягу-соседа, мистера Ринальди, а не массового убийцу, которых я не одного видала? Я же первая готова советовать наивным никогда не судить по внешности. Ну ладно, с Колдуном все ясно.
— Хорошо, а что тогда с Магистратом? Зачем этот спектакль с участием Мэтта?
— Гипотеза, что это западня для Рауля, тебе не нравится? — спросила Кассандра.
В сочетании с гипотезой о зомби-сборщиках — не нравится, хотелось мне ответить. Но так как эту гипотезу уже отбросили, я только пожала плечами.
— Не понимаю, почему это важно, если ты уже нашла способ защитить себя от обнаружения, — сказал Вайль.
Да, но мне не слишком улыбается каждое утро мыть лоб святой водой под молитву. В смысле, мы с Богом… я так считаю, что мы во вполне приличных отношениях, но разговорами не злоупотребляем. Наверняка он каждый раз, когда слышит, как я молюсь, несколько охре… удивляется, скажем. Поэтому вот эти утренние крещения будут казаться — да, лицемерными. И неуместными. Мне как-то придется с этим разбираться.
Но явно не сейчас, потому что у Вайля были на уме другие вопросы.
— Расскажите мне про эту Ясновидицу, — попросил он.
Мы снова описали приход Сохейля и Зарсы. На сей раз я еще добавила свои впечатления, а Вайль внимательно слушал, иногда прикладываясь к своей кружке.
— Я должен навестить эту Зарсу, — решил он. — Она говорит по-английски?
Коул задумался. Кассандра бросила на меня взгляд, показывающий, что нам с ней вскоре надо будет побеседовать наедине.
— Здесь она по-английски не говорила, — ответил наконец Коул.
Вайль нахмурил брови. Видно было, как желание говорить с ясновидицей боролось с неприязнью к публичности. Победило желание.
— Тебе придется пойти со мной, Коул.
Я заставила себя разжать автоматически стиснувшиеся зубы, но пальцы сжались в кулаки.
— А мне что делать, пока вас не будет? — спросила я. Он пожал плечами:
— «Скорбь» чистить, например. А когда я вернусь, займемся прочими нашими делами.
Имеется в виду взять под наблюдение кафе, где, по сведениям покойного шакала-оборотня, Колдун будет отмечать завтра свой день рождения в тесной компании очень близких родственников-мужчин.
Очень хотелось возразить, но Кассандра так задвигала бровями, что я заставила себя промолчать.
— Ладно, — сказала я наконец и не удержалась от шпильки: — А пока вы будете на задании, что делать Кассандре и Бергману? Найдете для них что-нибудь интересное?
Вайль, предвкушающий уже погружение в глубины новых парапсихологических сил в поисках своих сыновей, был для таких уколов абсолютно неуязвим.